Он не понял ничего: оперативники были скупы на слова.

На траве лежал мокрый красный клетчатый чемодан.

На траве лежали связки из обрезков дюймовых водопроводных труб.

И то, что было не так давно человеком, тоже лежало на траве.

А то, что давно уже перестало быть человеком, стояло на сухой болотной кочке и пыталось сообразить, все ли оно сделало правильно.

Оно умело соображать…

В предчувствия можно верить и можно не верить, но никуда от них не денешься. Бывает так иногда: что-нибудь случится, и человек думает: «Знал ведь я, куда оно повернется, догадывался». Кажется, это называется вероятностным прогнозированием. Мозг оценивает наличную информацию и делает соответствующий вывод. Сознание при этом за всем процессом не успевает, ему достается только конечный результат. И человек говорит: «А знаете ли, я ведь это предчувствовал». Кое-кто называет это интуицией, кое-кто относит к таинственным явлениям человеческой психики, но, как бы там ни обстояло с терминологией, о наличии самого явления спорить не приходится: каждый с ним сталкивался.

О том, что Мямлин убит, Кириллов и Востриков подозревали еще в те дни, когда следствие только начиналось. Они, правда, не говорили об этом вслух, меньше всего им хотелось выступать в роли оракулов или ясновидящих и щеголять друг перед другом своей проницательностью. Профессиональная проницательность, как правило, должна базироваться на точных фактах. А таковых в то время не было. Их, впрочем, не имелось и в ту минуту, когда слово «убит» было наконец произнесено. Это произошло, когда Миша однажды явился в гостиницу к Кириллову и хмуро сказал: «Проверил все: не мог он уехать, разве только пешком ушел». — «Глупо пешком-то», — возразил Кириллов. «Да уж куда глупее», — кивнул Миша. «Что же выходит?» — спросил Кириллов. «Искать надо», — сказал Миша.

Искать труп… В Нылке сотни домов, сотни дворов с погребами и надворными постройками. Нылка окружена лесами и болотами. Где искать? Да и может, все-таки жив Мямлин, может, эти ни на чем в общем-то не основанные домыслы, если отбросить предчувствия, — просто плод разыгравшегося воображения? Кириллов представил себе поисковиков, бродящих по дворам со щупами в руках, стайки детей, которые неизбежно будут сопровождать каждый их шаг, косые взгляды нылкинцев. Он представил себе все это и сказал: «Начнем с окрестностей, а с поселком подождем, может, что-нибудь еще прояснится».

Однако к тому дню, когда труп был обнаружен, почти ничего не прояснилось. Прояснения стали намечаться после экспертизы. Мямлин был убит выстрелом в затылок. Тело его было притоплено в неглубоком болотце, мимо которого проходила дорога на Мызу, примерно в полутора километрах от сушильного завода. Поблизости был найден и чемодан. Грузом служили связки из обрезков водопроводных труб. Кириллова поразила аккуратность, с которой были сделаны эти связки, чем-то напоминающие фашины. Каждая была перетянута тремя полосками из проволоки, намотанной ровными плотными рядами. Прямо-таки патологическая аккуратность. И Кириллов сразу вспомнил Андрея Силыча, вспомнил, как он постукивал по корешкам книг, но тут же отогнал эту мысль: уж очень дикой она показалась ему тогда.

Выдвинутая когда-то Мишей Востриковым версия о готовящемся ограблении кассы сушильного завода отпала — ключей от сейфа в карманах Мямлина не оказалось. Однако факт их пропажи по-прежнему оставался необъясненным.

В чемодане Мямлина среди рубашек, галстуков и прочих носильных вещей лежала размокшая рукопись, начинавшаяся словами: «Когда-то сотни тысяч лет назад вся территория нашего края была покрыта ледниками». В рукописи было сто двадцать две страницы. Титульный лист отсутствовал. Рукопись была не окончена. На сто двадцать второй странице сверху было лишь несколько строчек. Текст обрывался фразой: «О книгах и газетах наши селяне не имели никакого понятия, их читали только в том одиноком доме на Мызе, да еще, может…» Судя по всему, автор еще не добрался до двадцатого века. Но сейчас Кириллова мало занимало содержание мямлинского труда, он о другом подумал, когда увидел чемодан. Получалась какая-то чепуха. Получалось, что Мямлин все-таки собирался проститься с Нылкой в ту ночь. Выходило, что, проводив Анюту, он наскоро сложил вещи, предварительно изолировав старуху хозяйку, и, возможно, вдвоем с убийцей отправился вновь по той же самой дороге, по которой незадолго до этого возвратился в Нылку. Возникал вопрос: зачем? С какой целью была предпринята эта прогулка, окончившаяся трагедией? Если он хотел уехать, то на Мызу идти было незачем: Мыза — тупик. Если убийца сумел каким-то образом заманить Мямлина на эту дорогу, то вроде бы ни к чему было тащиться в такую даль с чемоданом. Тут, правда, возникали варианты. Убийца мог доставить чемодан к болотцу после расправы, чтобы, так сказать, придать достоверности версии отъезда. Где же в таком случае оставался чемодан? На квартире у Мямлина? Но глухая бабка отметила только одно полотрясение. Да и ключ от входной двери в бабкин дом лежал в кармане у Мямлина. Это, впрочем, можно было не принимать в расчет — убийца мог притопить труп и после похода за чемоданом. Однако бабке следовало доверять — старухи спят чутко. И если она утверждает, что пол трясся один раз, то это, видимо, так и было. Значит, чемодан находился в момент убийства в другом месте.

Не на сушильном ли заводике? Не в конторе ли, на крылечке которой сидел вахтер Нифонтов, человек со странной биографией… Нифонтов, который сказал, что видел в ту ночь Мямлина дважды… А должен был видеть трижды… Мямлин проводил Анюту, вернулся домой, взял чемодан и опять направился по этой тропинке мимо конторы сушильного…

И была еще пуля. Стреляли в Мямлина из нагана. В Нылке было зарегистрировано четыре нагана. Один из них висел на поясе у Нифонтова в ту ночь.

Нити тянулись к сушильному заводу…

— За беспорядок простите, — сказал Выходцев, открывая дверь. — Отправил, видите ли, супругу на курорт, а сам маюсь.

— Что ж вы не вместе? — спросил Кириллов, хоть знал, какое последует объяснение.

— Привязан я болезнями…

Он не закончил фразу, махнул рукой и повел гостя в дом. Особого беспорядка в квартире не было заметно, но чувствовалось, что многие вещи находятся не на своих местах. Выходцев был или рассеян, или ленив. «Скорее последнее», — подумал Кириллов, приглядываясь к «непредубежденному человеку», который, по словам Андрея Силыча, мог бы «пойти далеко», да вот не пошел, помешало нечто генетически-аллергическое, нечто такое, против чего медицина пока бессильна. О медицине здесь напоминали книги, толстые корешки которых золотились сквозь стекла низкого старинного книжного шкафа. Книг было много, но рыться в них Кириллов не стал. Один его мудрый приятель как-то заметил: «Если хочешь быть здоров, не читай журнал «Здоровье» и — вообще держись подальше от подобной литературы». Кириллов, конечно, был бы рад воспользоваться этим ценным советом, но, увы, — специфика работы не всегда позволяла следовать ему. Читать кое-что приходилось. По необходимости, разумеется. Здесь такой необходимости не было, и следователь довольно равнодушно скользнул взглядом по золоченым корешкам.

Выходцев предложил гостю стул, и они сели возле круглого стола, покрытого клеенкой.

— Вас не удивляет мой визит? — спросил Кириллов.

— Нет, — ответил хозяин и добавил рассудительно: — Я отлично все понимаю.

Говорил Выходцев так, как говорят заики, растягивая слова. Но заикой он не был. Губы Евгений Васильевич слегка выпячивал, светло-серые глаза смотрели на собеседника снисходительно. Впечатление складывалось такое, словно он давно и прочно уверовал во что-то, чего не замечают окружающие, не замечают просто по своей природной глупости. Но простить им это можно, не они же виноваты, а природа. И Евгений Васильевич снисходит к этим вот природным недостаткам. Снисходит, понимает, готов даже посочувствовать. И жену супругой называет. Не то иронизирует, не то…