В этот раз боги были милостивы к прогневившему сына конунга. Еще пару раз взвизгнула плеть, и, захрипев, трэлл испустил дух.
Эрленд брезгливо взглянул на худую изломанную фигуру, сжавшегося в комок мертвеца. Отшвырнув плеть, он взглядом приказал убрать труп и, развернувшись на пятках, удалился.
Само понятие вины за отнятую жизнь было Эрленду даже не чуждо – попросту незнакомо. Тем более, за убийство трэлла. Раб – это просто вещь: никто не будет мучиться угрызениями совести, если разобьет горшок или выкинет прохудившиеся башмаки. Только вот какое-то мерзкое, поганое чувство непрерывно грызло душу викинга. В том, что никакого отношения к смерти трэлла оно не имело, Эрленд не сомневался. Но с рабом связано было. Может, и не с этим конкретно, а с рабами вообще. Последние несколько месяцев невольники стали постоянно раздражать его, вызывая глухое беспричинное отчаянье.
Нахмурившись, Эрленд задумался, какого по счету раба забил за этот месяц, и недовольно поджал губы. Такие траты были излишни даже для сына конунга. Но тупые трэллы словно специально задались целью вывести Эрленда из себя и с его помощью освободиться, сбежав в загробный мир. Эрленд тряхнул головой и пообещал себе быть более сдержанным в следующий раз.
Шторм приветливо заржал и мотнул головой. Терпкий запах соломы, конского пота и помета приятно щекотал ноздри, а тепло, исходящее от гибкого сильного животного, согревало лучше летнего солнца. Эрленд положил ладонь Шторму на шею и нежно огладил гладкую темную шкуру скакуна.
Лошади всегда завораживали Эрленда. Стремительный полет стройных, гармоничных тел, движение крепких мускулов, струящиеся гривы… Невероятная преданность и вместе с тем полная, безграничная свобода.
Эрленд прижался лбом к горячему боку и прикрыл глаза. Отстранился, приладил седло и легко вскочил на Шторма, так и не заметив пары блестящих глаз в дальнем углу.
* Дети Хеймдаля – скандинавы, люди.
========== Глава 14 ==========
Суета напугала Ингеборгу. Она, скорее всего, означала большой пир. Большой пир означал грандиозную попойку, а это, в свою очередь, говорило о том, что в ближайшее время имение наполнится пьяными, ничего не соображающими мужиками. Первым порывом Ингеборги стало спрятаться и не показываться дня два. А для этого надо было запастись пищей. Впрочем, украсть пару лепешек с кухни особого труда не составило. А вот усидеть на месте, в темном грязном сарае было куда труднее. Все же любопытство было ее пусть и не самым лучшим, зато самым ярко выраженным качеством.
Так, промаявшись до захода солнца, Ингеборга рассудила, что ничего страшного не случится, если она осторожно, крадучись, выберется и поглядит, в чем же дело.
Дойти до залы пиршеств оказалось легко. Она столкнулась лишь со спешащими рабами, нагруженными блюдами с кусками жареного мяса и кувшинами вина… А заглянув в щелку, Ингеборга остолбенела – в центре зала стоял ее брат, ее любимый брат! От счастья перехватило дыхание, в груди забилась радость. Он, верно, пришел спасти ее, увести из этого ужасного места! Только… тоска царапнула по сердцу – уйти отсюда, уйти от Хакона, значит и уйти от Эрленда. Как же это? Ингеборга ведь уже решила, что сын конунга непременно скоро влюбится в нее, и они счастливо заживут вместе. Ведь, зная своего отца и имея непревзойденно благородное сердце, Эрленд никогда ни словом, ни делом не попрекнет ее за былое… А теперь… она, только осознав, какой счастливой стать сумеет, должна будет бежать? Скрыться в их крохотной деревушке и влачить жалкое существование крестьянки?
Ингеборга отшатнулась от двери и метнулась прочь.
***
Тормод стоял посреди огромного каменного зала, наполненного самыми знатными и важными мужами Норвегии во главе с самим конунгом Хаконом. Голова Тормода была покорно склонена, а плечи скорбно опущены – весь вид сжавшегося, ссутулившегося викинга говорил о том, как страшно и неприятно ему находиться здесь, в то время как его вновь воспрявший дух требовал немедленно рвануть вперед, позабыв все договоренности, и уничтожить кровного врага.
Рядом с Тормодом тряслась хрупкая бледная девушка, купленная всего пару дней назад, дабы быть преподнесенной в дар великому конунгу на празднике осеннего равноденствия. У Тормода она вызывала смесь жалости и легкого отвращения. Продавец клялся, что черноволосая красотка девственница, и ее дрожь и страх были неплохим тому подтверждением, только вот жадные предвкушающие взгляды, порой поблескивавшие из-за завесы волос, настораживали Тормода.
- Это великая честь для меня, скромного сына далеких островов, стоять здесь, на великой северной земле, среди могучих воинов и непревзойденных мореплавателей, пред их мудрейшим правителем. Нет народа более славного, нежели норманнский, нет клинков более острых, чем рожденные здесь, и никто не может ловчее и проворнее создателей использовать их. В знак преклонения, великого уважения и безграничной преданности, прими, Хакон Могучий, от меня этот подарок, - руки Норда мелко тряслись, но голос оставался сильным, уверенным и властным. Росший наравне с детьми рабов, сейчас он казался знатнейшим и благороднейшим человеком. Таким, что многие викинги, разбойники, грабители и убийцы, скрывающиеся за честными масками блюстителей чести воинов, чувствовали себя грязными оборванцами и преступниками, к собственному испугу, оказавшимися на королевском приеме. Хакон, впрочем, уверенный в непоколебимости своей власти, ничего подобного не ощущал. Неприкрытая лесть хмельным медом лилась на его душу, заставляя губы кривиться в довольной улыбке, а чресла сладко сжиматься в предчувствии жаркой ночки с заморской красавицей.
Новый раб Хакону нравился куда меньше, но не отказываться ведь? К тому же, никто не может заставить его держать этого самого раба при себе. Сейчас его можно милостиво принять, а потом отослать куда подальше. Кость у него вона какая широкая – легко будет справляться с самой тяжелой работой. А этого полувикинга-полуангличанина лучше не обижать – ни к чему. Как-никак за него просил не один влиятельный человек. Сначала ярл Бранд словечко замолвил, потом непонятно с чего вдруг вылезший из своего имения на юге ярл Ивар, да еще и этот проклятый датчанин Торкель влез. Но пел-то Норд славно, так, что и послушать приятно.
- …так позволь же мне, величайший конунг Хакон Могучий, сесть за один стол с собой и испить вина под кровом твоим.
- Приветствую тебя, Норд, сын английской земли, несущий в жилах своих северную кровь. Я принимаю твой дар и приглашаю тебя за свой стол, - после этих слов Хакон небрежным жестом велел увести подаренных рабов, и Тормода с девицей забрали из залы. Норд с трудом, мелкими порциями, сумел выдохнуть застоявшийся в горящих легких воздух и прикрыл глаза, опускаясь на лавку. Сделал пару глубоких вдохов для успокоения и, открыв глаза, уже снова взирал на присутствующих сильным и властным чужеземным гостем, с абсолютно прямой спиной, широкими расправленными плечами, мягкой, еле заметной, улыбкой на губах и затаенной насмешкой во взгляде.
Вино и брага лились рекой, жареные тушки птиц и поросят в мгновение ока исчезали со столов. Шум и гвалт стояли невообразимые, и чем больше благородные ярлы выпивали, тем больше начинали походить не на человеческих воинов, а на ётунов из ночного кошмара: дикие, некультурные, пьяно бахвалящиеся.
- Я присяду? – неожиданно громыхнул басящий шепоток у Норда над ухом.
- Да-да, конечно, - поспешно подвинулся Норд, рассматривая подошедшего – невообразимо огромного рыжего детину с бронзово-загорелой кожей и тонким шрамом, пересекающим бровь. Уже привыкший смотреть на всех снизу вверх Норд зябко поежился: этому гиганту и Торвальд едва до плеча достанет, что уж про него говорить.
- Гляжу, тебе тут не слишком весело.
- О, по-моему, все просто замечательно.
Исполин раскатисто засмеялся: