Мысль эта вселяла бодрость и оптимизм.
И еще веселей стало Данилю, когда он увидел, что расчеты и надежды его оправдались – сложная система зверинца дрогнула, замкнулась в себе, затем в недрах ее кто-то принял решение и программы-сегменты начали выключаться одна за одной, видимо, страхуясь от выпадения в иную вероятность…
А потом циркуляция возобновилась.
Даниль подавился, хотя в тонком теле давиться было решительно нечем.
Он по-прежнему контролировал энергетические сосуды великой стихийной богини на всем пространстве аномалии, изолируя территорию, не позволяя зверинцу контактировать с окружающей средой… но циркуляция возобновилась, распад искусственного сверх-божества прекратился; почти сразу процесс пошел вспять.
- Это она, что ли, дура? – пробормотал Сергиевский: пришло на ум, что Матьземля каким-то невероятным образом вмиг отрастила себе новые капилляры.
Но нет; стихию он надежно держал в руках, да и не могла она разрастись так быстро.
А энергия шла.
Струилась могучим потоком, питая жуткую систему уничтожения…
Даниль окончательно перестал понимать, что происходит, и выпал в физический мир. От растерянности он не проследил точность позиционирования, и оказался за несколько метров от того места, где стоял до ухода в чистую форму – за воротами дома Менгры, в поле.
- Ой, блин, - пролепетал он и, не удержавшись, добавил: - до чего техника дошла…
Порыв ветра бросил горсть снега ему в лицо.
- Это не техника дошла, - иронично ответил Эрик Юрьевич. – Это я сам сюда на лыжах дошел.
Лаунхоффер стоял посреди снежной целины, огромного белого поля, и Даниль заподозрил, что он и не стоял вовсе – снега там должно было за ночь насыпать, по крайней мере, по колено.
Отовсюду выходили кошки, гигантские кошки из поземки и небесной трухи, одну совсем рядом выронил снежный ком – толстолапую, с кристаллами серого льда вместо глаз. Ищейка мультиплицировала себя; зрачков у нее было больше, чем звезд на небе, и каждый становился полупризрачным снежным телом…
А собак у Ящера было две. Черная и рыжая. Здоровенного, как теленок, кане-корсо Даниль опознал сразу, потому что имел счастье неоднократно и тесно общаться с богом войны.
- Эрик Юрьевич… - выдохнул Сергиевский, чувствуя, как тает его уверенность.
- Доброе утро, - кивнул тот.
Он стоял далеко, метров за сто, но голос звучал ясно и отчетливо, будто бы рядом. Лаунхоффер снисходительно улыбнулся и сказал:
- Отрицательный результат – это тоже результат. Но ошибки надо исправлять.
- Эрик Юрьевич, но… - Сергиевский беспомощно поднял брови, - неужели это обязательно – так? Должен быть способ…
- Даниль, - сказал тот. – Экология тонкого плана слишком уязвима. Ты это понимаешь. Я тебе поручил эту проблему.
- Простите, - убито сказал аспирант.
- Я о другом, - равнодушно ответил Лаунхоффер. – Мусор не надо бросать мимо урны.
Даниль дернулся и сжал зубы. Если бы Ящер до конца выдержал беседу в ключе надменной вежливости, возможно, что аспирант, оробев, так и не решился бы ему возразить. Но Лаунхоффер явился не разъяснять свою позицию и не учить Сергиевского жизни, он намеревался приступить к делу, а этого Даниль допустить не мог.
За спиной загремели доски, скрипнули петли, но аспирант не обернулся; спиной он почувствовал, что распахнулись ворота, и несколько человек выбежали со двора.
- Что тут… - начал Менгра и осекся.
- Это та гадость, - уверенно и злобно процедил Жень. – Надо же – с-собака рыжая…
- Великий Пес, - едва слышно проговорил Ансэндар.
- Даниль, - сказал Ксе так спокойно, что Сергиевский на миг впал в изумление, - у нас проблемы?
«У нас? – мысленно переспросил тот, чувствуя, как накатывают бессилие и тоска. – Ну да… у вас одни, у меня другие… Зачем вы мне, а? На кой вы мне сдались? Кто я, чтобы с тираннозавром за добычу спорить? Я же ему на один зуб…»
«Кто должен, если никто не должен?» - спросила Ворона.
Даниль вздохнул и сказал:
- Проблемы, Ксе. Но я попробую их решить.
- Иди домой, - велел Ящер.
Он опустил ладонь между ушами Великого Пса, и доберман напрягся на месте, выискивая жертву бессветным взглядом.
- Эрик Юрьевич, - хрипло сказал Сергиевский. – Я не могу.
Тот не ответил; Даниль не знал, ждал ли он продолжения или просто игнорировал аспиранта, но все же добавил, упрямо и зло:
- Они не мусор. Никто не мусор. И я…
- Что? – с интересом спросил Лаунхоффер.
Даниль замялся, переступил на месте, опуская глаза; тянуло оглянуться и посмотреть на Ксе и прочих, но не хотелось перед ними показывать страха. Тогда он мучительно оскалился и сказал – как с берега в омут бухнул:
- Я вам не позволю.
Высокий светловолосый человек щелкнул зажигалкой и посмотрел в сторону леса. Ксе не видел, как и откуда он появился, но подозревал, что так же, как и Даниль – ниоткуда. Новоприбывший стоял далеко в поле, на снегу, куда странно было бы забраться просто гуляючи. Сергиевский пару раз объяснял, как осуществляется такой способ перемещения, но Ксе про себя все равно называл его телепортацией.
«Это, наверно, тот самый Ящер», - подумал жрец. Светло-серый летний плащ, почти такой же, как у Даниля, развевал ветер; Лаунхоффер курил, гладил собаку и о чем-то раздумывал.
Даниль стоял к ним с Женем спиной и неотрывно смотрел на своего руководителя. Кулаки аспиранта судорожно сжимались и разжимались. Ксе чувствовал себя удивительно спокойно; он хотел бы передать Данилю часть своей странной невозмутимости, но не знал, что сказать, и молчал.
- Я вам не позволю, - повторил Сергиевский шепотом.
«Он боится», - думал Ксе.
Жень шагнул вперед.
- Даниль, - звенящим голосом сказал он, - я…
- Сам понял, что сказал? – осведомился Эрик Юрьевич; он не двинулся с места, а голос звучал рядом. – Вы, молодой человек, развлекитесь немного.
Лаунхоффер убрал ладонь с темени добермана, и Великий Пес рванулся вперед. Жень тихо ахнул. Черная собака летела молча, с сомкнутой пастью, стремительно, как торпеда; Ксе встревоженно глянул на божонка, но тот лишь решительно нахмурился и тряхнул волосами. Не добежав до них какого-то десятка метров, доберман прыгнул, взвившись в воздух – так же беззвучно, как бежал, не было слышно даже удара лап о землю – и пропал из виду.
Следом исчез Жень.
Верховный жрец по-прежнему чувствовал его присутствие, Жень всего лишь ушел в тонкий мир, чтобы сполна использовать всю обретенную мощь. «Он хотел сцепиться с Псом, - подумал Ксе. – С того самого дня. Доказать себе, что может. Теперь… но теперь Даниль – один».
Сергиевский медленно выдохнул и опустил голову.
- Ну вот где-то так… - нелепо пробормотал он.
Непереносимо яркая точка полыхнула, на миг ослепив, но в следующий миг переменилось само зрение, и уже нельзя было оторвать глаз от нее, плавно, как звезда, парившей над снежной чашей. Одна за другой от нее исходили медленно тающие сферы света. Казалось, ничего в мире нет краше этого лучезарного сияния; тона его, возле точки прохладно-голубоватые, постепенно наливались теплом, переходя в оттенки летнего солнца, заката, золота, янтаря... Серый зимний рассвет уступил им пространство небес, снег и облака отражали их, заполняя мир нежным, певучим, ласкающим сердце блеском чародейной звезды…
Ксе понял, что видит физическим зрением происходящее в тонком мире; так уже бывало с ним, в тот раз, когда Жень налетел на адепта. Жрец поторопился вчувствоваться в происходящее как положено контактеру – и растерялся. Ксе умел смотреть как стихийник, умел смотреть как антропогенник, мог с полным правом считать, что в тонком плане ориентируется как рыба в воде, но то, что сейчас делал Даниль, он не то что понять – увидеть толком не мог.
И самого Даниля не видел.
Только сияние; хрустальные полуокружности, исчезающие в полумраке, легкие лучи, уходящие в бесконечность, призрачные зеркала, невидимые ручьи, тончайшие нити, на пределе слышимости вызванивающие неведомую мелодию… Он находился внутри, рядом с центром странного мира, и шестым чувством слышал, что все они – стфари и нкераиз, люди и боги – тоже внутри, а за пределами огромной, но не бесконечной этой сферы было ли что? кто знает?.. длились шелест и ворожба, отзывались струны бесплотным эхом, и медленный серебряный ветер наполнял легкие предощущением взлета…