Якуб Колас

ТРЯСИНА

1

Над Припятью, среди лесов, песков и болот, затерялась маленькая деревушка, дворов на тридцать — сорок. Хаты в ней так же неодинаковы, как и люди: одна большая, другая поменьше, одна ветхая, другая поновей. Но хата деда Талаша все же привлекает внимание, не столько своим наружным видом, сколько уединенностью: стоит она на отшибе, в близком соседстве с лозняком, на самом краю болота. Около хаты, защищая ее от летнего зноя, красуется высокая раскидистая груша. Весной, усыпанная белыми цветами, она, точно цветущая девушка, украшает двор, и не только дед Талаш, но даже аист, свивший гнездо на дедовой клуне, любуется ею.

Если даже сбросить годиков пятнадцать с плеч деда Талаша, и тогда бы его нельзя было назвать молодым: было ему в ту пору лет за семьдесят. А между тем как раз в это время прославился дед Талаш, как красный партизан, — и притом не рядовой!

До тех пор никто и не слышал о военных способностях деда Талаша. Правда, бывали случаи, когда деду приходилось пускать в ход кулаки. Но это происходило лишь в те дни, когда дед Талаш был под хмельком и какой-нибудь дурной человек выводил его из себя. Обычно же он отличался выдержкой и рассудительностью, конечно, до известных пределов. Живые темные глаза его глядели задумчиво, но порой в них мелькали искры, готовые разгореться бурным пламенем в минуты, предшествовавшие решительным поступкам.

Дед Талаш любил леса, болота и свою родную Припять, где он так часто удил рыбу с лодки. И стрелок он был неплохой: да и каким же он был бы полесским уроженцем, если бы не умел хорошо стрелять? На то оно и Полесье — без ружья там обойтись трудно.

Если строже разобраться, то хата, о которой тут шла речь, не всегда принадлежала деду. За долгое время ее привыкли называть хатой Талаша. А на самом деле это была хата дедовой жены, ныне бабушки Настули. Пятьдесят лет назад Талаш и Наста Балыга поженились. Наста была единственной дочерью у своего отца. Вот каким образом сделался Талаш владельцем этой хаты. А в конце концов, и не так существенно, кому принадлежала хата, тем более, что дед ее заново отстроил и поэтому может вполне законно считаться хозяином. Важно то, что хата стояла поодаль от села и немного в стороне от людского глаза. До женитьбы Талаш был у пана пастухом. И еще заслуживает быть отмеченным из прошлого деда то, что у отца его было двенадцать детей. Восемь из них умерли в детстве, в живых осталось два сына, считая Талаша, и две дочери.

Спокойно и медлительно, словно зачарованная, затерявшись среди болот, несет Припять свою обильную дань Днепру. Не торопится она унести добро из полесских болот. А его так много, что все равно — спеши, не спеши — этой работы ей хватит на долгие годы. Может быть, она и надежду потеряла когда-нибудь унести эти нескончаемые потоки темно-розовых вод из необъятных болот Полесья, и поэтому она так медлительна и флегматична. Только в часы, когда разгуляется ветер над зеленой щетиной лесов, над круглыми шапками кудрявой лозы, над бородавчатыми островками жесткой осоки, тогда она сердито хмурится, дрожит, бурлит тысячами волн, гневно швыряет челны и чайки-душегубки и громко всхлипывает в прибрежных камышах, как мать над могилой, где похоронены ее дети. В такие часы и дед Талаш не отваживался выезжать на своей лодке на середину Припяти.

Зато как ласково и уютно плещется она в мягких берегах, когда уляжется ветер и солнце засверкает над Полесьем мириадами золотых искр! Покой и тишина опускаются тогда на зеленый бархат лесов и болот. Словно блестящая стальная лента сверкает Припять. Только на поверхности серебрятся обручи-круги. Это в ее глубоких черных заводях плещутся сомы. И дед Талаш, глядя, как забавляются сомы, сдвинет на затылок свою широкополую соломенную шляпу и скажет: «Эх, пропади ты! Вот подцепить бы тебя, увальня!»

Спокойно и медлительно, точно зачарованная, протекала и жизнь в Полесье, а слухи о том, что происходило на свете, долетали сюда, приглушенные необозримыми просторами или с такими напластованиями людской фантазии, что уже трудно было вылущить из них зерна правды.

Но час настал!

Заколыхалось, забурлило Полесье!

Случилось это в летний день, когда был получен царский указ о мобилизации. Толпами повалили запасные, держа путь на ближайшие железнодорожные станции, шли под шумную музыку гармоник, гул песен и надрывный плач матерей и жен.

Хотя вначале война шла где-то далеко, но отголоски ее все отчетливее и явственнее доносились в степи Полесья.

С далекого фронта прибывали письма в тихие полесские углы, и часто откликом на эти письма был горький плач осиротевших детей и молодых вдов. А война требовала все новых жертв. И не было ей конца. Но мало этого: фронт начал приближаться. Тяжело вздыхали деды и укоризненно качали головами. А дед Талаш чуть было в беду не попал. Понес он в Петриков рыбу продавать. И очень удивился, когда покупатель начал ему отсчитывать деньги почтовыми марками. На этих деньгах были царские портреты. На одной был портрет Николая и цифра десять.

— Что же ты мне даешь? — возмущенно спросил дед Талаш, разглядывая лежавшую у него на ладони бумажную марку.

— Первый раз видишь? Такие теперь пошли деньги. Гляди: царский портрет и написано: «Десять копеек».

Перевел дед Талаш глаза на царский портрет, потряс головой.

— Вояка, пропади ты пропадом!.. Довоевался, живодер, до того, что уж и медной копейки у тебя нет!

Насторожил уши полицейский стражник — и к деду! Насилу выкарабкался дед Талаш из этой беды. И намотал на ус — на людях надо быть таким же осторожным, как и на болоте: ступишь не так — провалишься. Не уследишь — на гада наткнешься.

2

Много событий произошло за последнее время. Дед Талаш перебирал их в памяти, и они кажутся ему каким-то причудливым сном. Война, революция, опять война… Как это все случилось? Чего не поделили люди? Взвихрилась жизнь и забурлила, как темный водоворот. Когда же наступит покой? Что будет дальше? Дед Талаш чутко прислушивался к лесному шуму, к вздохам неспокойных волн широкой Припяти в прибрежных камышах. Пристально глядел в дали безмолвных болот. Они таили что-то неведомое, неиспытанное, тревожное…

И село тоже затихло. Дни, правда, настали небывалые. Прежде всего не было никакой власти, и это немного пугало деда. Еще вчера тут стояли красноармейцы. Их начальник жил в хате Талаша, чем дед очень гордился. И занятный был человек этот командир — общительный, простой…

«Рабочие и крестьяне, — говорил он, — должны управлять жизнью и быть полновластными хозяевами своего государства. Паны, купцы, попы и всякие богатеи — это наши враги».

Но красноармейский отряд куда-то ушел: говорят, легионеры стали наседать и уже близко подошли.

Деду Талашу не сиделось в хате, но отлучался он редко: бабка Наста не пускала деда ни в лес, ни на Припять. Мало ли что могло случиться в такое опасное, тревожное время! Но дед Талаш все же вышел из хаты послушать, о чем толкуют люди, узнать, нет ли новостей.

В самом центре села была небольшая, несколько закругленная площадь. Ее пересекала еще одна улочка, немного меньше главной, и это придавало селу форму креста, а на перекрестке стоял настоящий крест, высоко поднимаясь над соломенными крышами хат. Сюда и сходились люди, чтобы поболтать о своих делах или просто провести свободный часок.

Деду Талашу бросились в глаза две фигуры: Василь Бусыга и сын пана Крулевского, того самого пана, у отца которого дед Талаш когда-то был пастухом. Молодой Крулевский был в форме царского офицера. Вот только фуражек таких не носили царские офицеры, по фуражке его можно было принять за офицера чужеземной армии. В голове деда Талаша промелькнула догадка: откуда появился этот франт? На некоторое время ой исчез: его не видно было. А фуражка свидетельствовала о том, что он имел какое-то отношение к польским легионерам. Василь Бусыга был кандидатом на должность волостного старшины, но революция и все последующие события отвели его кандидатуру. По их лицам увидел дед Талаш, что они довольны оборотом дела. Деду захотелось узнать, о чем они говорят с таким увлечением, что даже не замечают его. Дед Талаш замедлил шаг, принял вид глубоко задумавшегося человека, опустил глаза и не спеша продолжал свой путь, прислушиваясь к разговору Крулевского и Василя Бусыги. До ушей деда донеслись лишь отдельные слова и обрывки фраз, но и по ним можно было догадаться, о чем шла речь.