Он снял себя свой поношенный школьный пиджак и накинул мне его на плечи. Опять обхватил руками. Испуганно повторял:

      - Ну, все... Ну, все...

      Растерялся, значит. Не знал, что со мной делать дальше. И, видимо, от растерянности вдруг как гаркнет:

      - А, ну, молчать!

      С испугу я действительно замолкла. Хлопала мокрыми ресницами и икала. Успех окрылил Ивана. Он пришел в себя и уверенно скомандовал:

      - Вставай. Пошли домой. А то там все с ума сходят.

      Я покорно поднялась, все еще продолжая икать. Иван крепко взял меня за руку.

      - А руки?! Как у лягушки лапы! - изумился он. - Ты что, замерзла?

      Я молча кивнула.

      - Ну, и иди в моем пиджаке, - великодушно предложил Иван, тут же небрежно пояснив, - Мне не холодно.

      Он плотнее закутал меня в свой пиджак и повел к дому. С ним было не так страшно, как одной. И все равно. Ночь. Ну, не ночь, конечно, поздний вечер. Совершенно незнакомое мне место. И мы. Одни. Маленькие. Дрожащие от холода и страха. Хорошо, что обратная дорога оказалась намного короче и легче. Иван, как выяснилось, места эти уже разведал. Почти до самого дома рассказывал мне про строительство шалаша и плота, задуманное им вместе с отцом.

      Мы быстро дошли до нашего дома. И у подъезда обнаружили целую толпу взбудораженных взрослых, что-то громко обсуждавших. Нас сразу заметили.

      - А это не она? - спросил кто-то излишне взвинчено.

      - Она! Она! - закричала мама и бросилась к нам.

      - Забирайте свою ... Катерину Алексеевну, - смущенно буркнул Иван и подтолкнул меня к маме, не забыв при этом вернуть себе свой пиджак. Повернулся, чтобы уйти.

      - Мальчик!

      Иван оглянулся, посмотрел на моего отца, который уже стоял рядом и крепко держал меня за руку. Посмотрел внимательно. Видимо, что-то не понравилось ему в моем отце. Взгляд его потяжелел. Брови сошлись у переносицы.

      - Где ты ее нашел?

      - Где нашел, там и нашел! - недружелюбно буркнул Иван и пошел прочь, всем своим видом демонстрируя презрение.

      Дома я, конечно, рассказала, где он меня нашел. Врать никогда не умела и не любила. Созналась честно.

      Мама с папой ушли на кухню и громко решали, что со мной делать.

      - Как хочешь, Аня, а я терпеть ее выходки больше не намерен. И ведь это не в первый раз! С сегодняшнего дня я сам займусь ее воспитанием.

      - Леша! Ну, как ты не понимаешь?! Девочка испугана. Это уже достаточное наказание. И моя мама говорит...

      - Что говорит твоя мама мне хорошо известно, - перебил отец. - Твоя мама строит из себя аристократку. Барыня на вате - вот она кто. И девчонку нам портит. А хорошая порка еще никому не вредила.

      - Леша! Так нельзя!

      - Так можно! И нужно!

      Я сидела в большой комнате. За столом. Перед стаканом горячего сладкого чая. Но чай не пила, обреченно ждала своей участи. Понимала, что виновата. И готова была нести наказание. Чувство вины мучило гораздо больше, чем папин гнев.

      Отец вошел в комнату. Внимательно посмотрел на меня. Подошел к шкафу. С минуту постоял перед ним, раздумывая о чем-то. Потом не торопясь достал из шкафа ремень. Широкий солдатский ремень с большой блестящей пряжкой. На пряжке была выбита звезда. Раньше я любила играть с этим ремнем. Теперь смотрела на него с ужасом. Блестящая пряжка завораживала, притягивала взгляд. А, может, я просто боялась смотреть на папу? Пересилила себя и взглянула.

      Отец казался спокойным. Наверное, поэтому мне стало не по себе. Он всегда был строг и суров, но постоянно уступал маме. И меня еще никогда не пороли. А теперь все изменилось. Почему? Ладони у меня вспотели, противные мурашки, которые по неизвестным причинам назывались гусиной кожей, побежали по рукам, по шее, в груди похолодело. Отец сделал ко мне шаг, другой...

      - Папочка! - кричала я, вырываясь. - Я больше не буду! Не бей меня, папочка!

      Он не останавливался. Хлестал и хлестал. Сначала размеренно, неторопливо. Но, чем больше я плакала, кричала и вырывалась, тем быстрее ходил ремень в его руке, со свистом разрезая воздух. Отец порол от души. Не знаю отчего, но мне казалось, что это не наказание, а нечто гораздо более страшное. Кожа на мягком месте у меня давно горела огнем. Звезда на пряжке приводила в содрогание.

      - Папочка! - визжала я срывающимся голосом.

      Похоже, мама плакала на кухне. Но не вмешивалась. Даже ни разу не заглянула в комнату, не заступилась. И мне казалось: она меня бросила, она меня больше не любит. И папа меня не любит. Я им теперь не нужна. Я такая плохая, что меня только и нужно пороть, лучшего не заслуживаю. Так чего рваться и визжать?

      Отец заметил внезапное отсутствие криков и слез. Рассвирепел. Хлестал ремнем уже с ожесточением. Наверное, эта порка никогда не закончится. И никто за меня не заступится, потому что и заступиться-то некому. А если самой? Что-то вдруг шевельнулось в душе. Неизвестно откуда возникла и стала расти отчаянная смелость. Я и сама не поняла происходящее. Только неожиданно вырвалась из рук отца, отбежала к окну и тихо сказала:

      - Не бей меня больше. Если ты будешь еще меня бить, я выпрыгну в окно.

      Сказала и испугалась собственных слов. Мы жили на четвертом этаже. Но ненависть к отцу и отчаяние заставили меня прижаться к подоконнику. Честное слово, я бы тогда точно прыгнула, сделай ко мне отец хоть один шаг.

      Мама появилась наконец в комнате и успела как раз к этому моменту. Она растерялась и смотрела на меня расширившимися глазами. Отец так и застыл с ремнем в руке. Лица их были белыми. Ну, совсем белыми. И почему-то расползались, как блины на сковородке. А через мгновение я поняла - падаю на пол и ухватиться ни за что не могу. Больше не запомнила ни капельки.

      После этой истории я долго болела. Мама разговаривала со мной ласково, но очень осторожно. Старалась подольше выдержать в постели. А отец почти не разговаривал. Как и я с ним. Между нами что-то произошло. Он выглядел виноватым, а сказать мне об этом не хотел. Наверное, он даже с мамой об этом не говорил. Привык всегда быть уверенным в своей правоте, но сейчас...

      Я же не могла простить ему порки. И не хотела прощать. Обида на отца была огромной. Когда он вечером заглядывал в нашу с Никитой комнату, - поздороваться, - отводила глаза в сторону. Не желала смотреть на него. Мы в течение двух-трех минут натянуто разговаривали, выдавливая из себя неуклюжие, нерадостные слова.

      Единственной отдушиной стали приходы Лидуси. Иван появился у нас всего один раз. Начищенный и наглаженный, как на парад. Мама всучила ему большой пирог, специально для него испеченный. Иван краснел, отворачивался. Говорил коряво и смотрел исподлобья. Больше визитов нам не наносил. Думаю, из-за моего отца. Они сразу почему-то невзлюбили друг друга. И уже навсегда. Зато по утрам, когда мама, взявшая бюллетень, уходила в магазин, Иван появлялся под окном. Можно было подумать, он нарочно караулил момент. Так вот, он появлялся под окном и зычно орал: