Есть люди, чьи имена упоминаются часто, но никогда — в начале предложения. Перед их именем всегда стоит запятая, после — тоже, а иногда невнятное «и др.». Именно такое место занимает имя Дойвбера (Бориса Михайловича) Левина в любой книге, любой статье об обэриэтах. Он всегда упоминается в списке участников этой литературной группы, но всегда только в списке. Ни одна из книг писателя не была переиздана после его гибели на фронте, ни одна его строчка не вышла в свет посте начала перестройки; его произведения даже не включены в обэриэтские антологии, выходившие в посредине годы.

Мы оба очень любили Пшибышевского, Борис даже подражал ему. До сих пор с удовольствием вспоминаю наши разговоры на литературные темы. Но одно событие резко снизило мое хорошее к нему отношение. Рядом с этой улицей Сапожников проживала замечательная ляднянская красавица Соня Волкова. У Дойвбера возник с ней роман. Она его тоже полюбила. Однако он был большим ловеласом и в итоге оставил ее, чем, конечно, нанес ей большую душевную рану. И не ей одной, таких девушек у него было много.

Я очень сочувствовал Соне, говорил с Дойвбером, хотя и совершенно безрезультатно, утешал ее. Она мне очень нравилась. Да и одному ли мне! Однако ее выбор пал на Левина, и все кончилось так печально. Дальнейшую судьбу Сони я не знаю, кроме одного факта: она стала женой шведского консула. Так что я не знаю, проиграла ли она в итоге или, наоборот, выиграла от того, что Борис так с ней поступил. Ах, какая это была достойная, какая замечательная девушка!

Предположим так: выходят два человека на сцену, они ничего не говорят, но рассказывают что-то друг другу — знаками.

При этом они надувают свои торжествующие щеки. Зрители смеются. Будет это театр? Будет. Скажете — балаган? Но и балаган — театр.

Или так: на сцену опускается полотно, на полотне нарисована деревня. На сцене темно. Потом начинает светать.

Человек в костюме пастуха выходит на сцену и играет на дудочке. Будет это театр? Будет.

На сцене появляется стул, на стуле — самовар. Самовар кипит. А вместо пара из-под крышки вылезают голые руки.

Будет это? Будет.

И вот все это: и человек, и движения его на сцене, и кипящий самовар, и деревня — нарисованная на холсте, и свет — то потухающий, то зажигающийся, — все это — отдельные театральные элементы.

До сих пор все эти элементы подчинялись драматическому сюжету — пьесе. Пьеса — это рассказ в лицах о каком-либо происшествии. И на сцене все делают для того, чтобы яснее, понятнее и ближе к жизни объяснить смысл и ход этого происшествия.

Театр совсем не в этом. Если актер, изображающий министра, начнет ходить по сцене на четвереньках и при этом — выть по-волчьи; пли актер, изображающий русского мужика, произнесет вдруг длинную речь по-латыни — это будет театр, это заинтересует зрителя, даже если это произойдет вне всякого отношения к драматическому сюжету. Это будет отдельный момент — ряд таких моментов, режиссерски организованных, создадут театральное представление, имеющее свою линию сюжета и свой сценический смысл.

Это будет тот сюжет, который может дать только театр. Сюжет театрального представления — театральный, как сюжет музыкального произведения — музыкальный. Все они изображают одно — мир явлений, но в зависимости от материала — передают его по-разному, по-своему.

Придя к нам, забудьте все то, что вы привыкли видеть во всех театрах. Вам, может быть, многое покажется нелепым.

Мы берем сюжет — драматургический. Он развивается вначале просто, потом он вдруг перебивается как будто посторонними моментами, явно нелепыми. Вы удивлены. Вы хотите найти ту привычную логическую закономерность, которую — вам кажется — вы видите в жизни. Но ее здесь не будет. Почему? Да потому, что предмет и явление, перенесенные из жизни на сцену, — теряют «жизненную» свою закономерность и приобретают другую — театральную. Объяснять ее мы не будем.