— Достаточно, товарищ Рублева, — сказали ей, после того как она допела последний куплет и выжидательно уставилась на комиссию. — Можете считать себя студенткой.

— Ой, правда?!

В тот же день Нюська собралась в Качуг. До начала занятий целых двадцать дней — чего ей тут киснуть? Новые Нюськины подружки чуть не лопнули с зависти: вот так голос! Вот так счастливица! А им-то еще сколько трястись — ведь конкурс-то: три желающих на одно место!

Нюська уже сидела на чемодане, когда ее окликнули.

— Нюська, тебя молодой человек вызывает. Симпатичный!

Неужто опять Роман? С ним бы и в Качуг!..

Но у подъезда ждал ее Житов. Нюська даже опешила.

— Я, Нюся. Здравствуй же. — Он первый приблизился к ней, ласково пожал руку. — Кое-как разыскал… ты не заболела ли, Нюся?

— С чего это вы? — обиделась Нюська.

— Да нет, просто так… Мне кажется, ты побледнела…

— Зачем вы сюда, Евгений Палыч? И люди незнакомые все — что подумают…

— А почему же нельзя, Нюся? — опешил и Житов. — Но ведь ты сама просила меня… еще в Баяндае… — В его голосе зазвенела обида, и задетое самолюбие и надежда.

Нюське стало жаль Житова. Что он ей сделал, чтобы так зло с ним? Разве виноват он, что не легло ее сердце к нему, не шевельнулась в слепых девичьих чувствах любовь?

— Простите меня, Евгений Палыч, груба я… Да и девчат совестно, ведь не дома…

Но Житов повернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь. Нюська проводила его долгим жалостливым взглядом, пока он не скрылся за углом.

До ночи Житов проблуждал по улицам города, долго стоял на ангарском мосту, невидящим взглядом следя за бороздившими зеленую гладь лодчонками и буксирными катерами. Зачем он опять обманул себя надеждой? Зачем рвался из Баяндая, так и не дождавшись пуска механизированной сушилки? Вот и успел, вот и застал на экзаменах Нюсю!.. Почему так все вышло? Чем он разонравился ей? Назойливостью? Так разве это назойливость — один раз в три месяца повидаться! Мечтал, надеялся, верил, отца с матерью обнадежил радостью, а вышло: себя до бессонниц довел, стариков измучил своим молчанием. Эх, Женька, Женька! И Житову до слез становилось жаль себя, своей несчастной молодости, уставших ждать его писем родителей. Хоть бы взглянуть на них, поговорить — все бы легче было…

На другой же день Житов явился к Гордееву.

— Игорь Владимирович, отпустите меня на фронт.

— Что?.. — поперхнулся старик.

— Я хочу идти воевать, Игорь Владимирович. Ведь я молод, здоров. Разве я хуже других, ушедших на фронт?

Гордеев снял пенсне, подержал его перед собой и снова водрузил на нос. Воззрился на Житова.

— Почему так вдруг, Евгений Павлович?

Житов пожал плечами, отвел глаза.

— Мне кажется так лучше… и честнее, Игорь Владимирович.

Гордеев чуточку построжал, но, поймав уклончивый взгляд молодого инженера, грустно и отечески улыбнулся.

— Что лучше и что честнее, Евгений Павлович? Как мне вас понимать?.. Погодите, — предупредил он Житова. — Лучше для вас или для нас? По всей вероятности, для вас. Честнее — это как? Что это?

Житов вспыхнул.

— Зачем эта философия, Игорь Владимирович? Разве вы сами не понимаете, что на нас, молодежь… тыловую молодежь, смотрят совсем не как на героев, — с горькой желчью подчеркнул он. — А мне тем более надо сменить воздух… попытать счастья.

Гордеев привстал. В белых пятнах лицо его стало страшным.

— Да как вам не стыдно, молодой человек, быть таким… таким подло мелким! Одумайтесь, опомнитесь… Я не слышал вас! Я не хочу вас таким знать… уходите!

Житов как ошпаренный выскочил от Гордеева. Долго не мог прийти в себя. За что он так накричал на него?.. Да, конечно, он, Житов, не должен был говорить в таком… фамильярном, что ли… тоне. Но ведь и подлого в этом ничего нет. Хороша подлость — под фашистскую пулю лоб подставлять! Другие вон за «бронь» держатся, откупиться готовы — лишь бы не на войну…

К Позднякову Житов не пошел. Уж лучше прямо в военкомат. Что будет!

От начальника третьей части областного военкомата Житов ушел расстроенный тем же ответом: «Не ходите и не пишите, товарищ Житов! И сидите там, где вас считают полезнее!..» Едва дезертиром не назвал, солдафон несчастный! А если он, Житов, хочет на фронт? Ведь ушел же технолог, сам напросился отправить его в действующую — и взяли.

Во дворе военкомата, на улице — парни. Толпы парней. В спецухах, в стежонках, в старых пальтишках. Сидят, раскуривают. Стоят кучками, играют в «поддай».

— Евгений Палыч! Вот здорово!..

Миша Косов налетел, облапил Житова, потащил к бревнам, на которых сидели Таня, Роман Губанов и… Нюська… Вот уж чего не ожидал Житов! Однако, стараясь не выдать себя, дружески поздоровался, со всеми. Косов болтал:

— Воевать с немчурой поехали, Евгений Палыч. Ух, и дадим мы им жару!..

— Тоже мне, вояка! — буркнула Нюська. — Ромка хоть на медведей ходил, а ты и белки не убил, воин!

Житов смеялся со всеми, тоже пытался шутить, но глаза сами косились на Нюську. Заметил в руках Губанова узелок. Уж не Нюськин ли?

Такой же совала ему, Житову, на дорогу, когда ехали «воевать» наледь. А Губанов ходил с ружьем по тайге, выслеживал Житова… Вот и поменялись местами…

— Выходи строиться! — раздалась команда.

Парни повскакали с мест, наскоро прощаясь с родными, завязывая узелки, сумки. Поднялся и Косов.

— Ну, Танечка, пора. Ничего, мы еще вернемся!..

Таня в слезы. Нюська, уже не стесняясь Житова, помогла Роману собрать узелок, не сводя с него полных печали глаз, прижалась к подружке. Губанов деловито сложил узелок в шоферский ящик, навесил замок. Девушки поднялись, подошли к Мише. Нюська первая по-своему резко тряхнула его руку.

— Счастливо, Миша! — И опять к Губанову. — И тебе, Ромка, счастливо. Пиши, отвечать буду.

Таня кинулась, повисла у мужа на шее, заплакала, запричитала:

— Ой, да как же я!..

Миша гладил ее голову, целовал.

— Ничего, Танечка, ничего… До свиданья, Евгений Палыч! — И, помахав Житову рукой, бросился догонять Ромку.

Колонна выстраивалась. Военный в фуражке торопил:

— Ну, вы там, побыстрей! Пора, пора!.. А ну в строй! Равняйсь! Смирна-а!

Длинная пестрая колонна парней застыла. Косов с Губановым стоят рядом, не шевельнутся.

— Шаго-о-ом… марш!

Где-то впереди грянул нестройный оркестр, и вся колонна двинулась, растянулась. Миша в последний раз помахал Тане.

— Ой, мамочка родненькая!.. — снова заголосила, не сдерживая рыданий, Таня.

Заплакала навзрыд Нюська. Житов подошел к девушкам.

— Ну что вы так, Таня. Миша еще вернется… Нюся, ну а ты-то зачем так?..

Нюськины мокрые глаза метнули в Житова гневом:

— Оставьте меня, Евгений Палыч! Опостыли вы мне! Опостыли!!

После очередной планерки Гордеев задержал Житова. Главный инженер очень волновался и долго не мог начать неприятный для него разговор.

— Я должен извиниться перед вами, Евгений Павлович, — тихо, с горечью произнес Гордеев. Видимо, старик давно таил в себе этот груз раскаяния и вот только сейчас решился избавиться от него — так страдальчески скорбным было осунувшееся лицо.

Житов оторопел. И вдруг до спазм стало жаль седоватого, болезненного, без того сгорбленного своим горем человека.

— За что, Игорь Владимирович?..

Гордеев, без пенсне, близоруко всмотрелся в Житова, дружески улыбнулся, будто сбросил наконец этот груз. Выпрямился.

— Значит, вы простили меня? А ведь я так и думал… я почти уверен был в этом… Да-да, я не ошибся в вас… Но поймите, Евгений Павлович, я был бы сдержанней к вам… нет-нет, не то… Я пропустил бы мимо ушей ваше заявление, если бы не видел в вас огромных задатков, большой заявки на будущее… Не подумайте, я все время следил за вами… Но, собственно, это уже сейчас лишнее… Вы простили мою бестактность, и это главное…

— Игорь Владимирович!..