— Объясните толком! — рассердился Поздняков.

Портфель подпрыгнул с колен, хлестнул в воздухе ремешками.

— Вот люди! Сидят, обложатся телефонами и хоть бы другому брякнуть! Ведь баржи на Лене стали! Ведь все: мука, крупа, сахар — все во льду! Да ты что, с неба свалился? Мы третий день в трубы трубим, самолеты просим, кулаки о лбы ломаем, — а ты…

— Перестаньте!

— Что?..

— Перестаньте, говорю, кричать. На нас люди смотрят.

Человек обернулся, махнул рукой.

— Ну и что, что смотрят? Да тут добрая половина из них штанами трясет. Думаешь, их зачем вызвали? А вот за эти же баржи. Вон пароходный принц зубы скалит. Заморозил баржи, прииски на колени поставил — и скалит! — И начальник продснаба погрозил пальцем человеку в речном кителе, сидевшему в противоположном конце приемной. — Ты вот там улыбнись, хариус! Ты там расскажи, как навигацию проворонил! — И опять Позднякову. — Видал? С него вода, как с гуся, не вымочит…

— А я-то зачем вызван?

— Вот еще чудо природы! Так ведь я же тебе толкую: в самолетах отказ? Отказ. Прииски, Якутск с голоду сдохнут? Сдохнут. Ну сообрази же ты, резиновая твоя голова!

Позднякову уже достаточно надоела эта беспардонная развязность начальника продснаба. Так бы и срезал его, если бы в другом месте. Промолчал.

— Не понял? Понимаешь, только ты можешь выручить. И как это нам раньше не пришло в голову!

— Чем же я могу выручить? У меня аэросаней нет, самолетов нет тоже…

— Машинами! Да машинами же, черт возьми! Да мы тебе такую дорогу сделаем! До льда вылижем, только выручай, ради бога.

— Знаете что, товарищ, у вас, видимо, очень смутное представление о дорогах. Вы знаете, что стоит сделать ледянку хотя бы от Качуга до Жигалово? Это же десятки тысяч средств и полсотни рабочих…

— А мы тебе дадим пять тысяч рабочих! Десять! И по тарифу за перевозки.

— Вот вы сами и организуйте такую вывозку.

— А ты?

— Что я?

— А ты на что? Ты-то на кой черт сидишь в Северотрансе?

Позднякова взорвало. Да кто он такой, этот продснабишка, чтобы на него, Позднякова, кричать, носом тыкать?

— Оставьте меня в покое, товарищ.

— Сердишься?

— Болтун! — Поздняков встал и направился из приемной. Слышал, как позади выкрикнул ему вдогонку начальник продснаба:

— Чудо! Ему же дело говорят, а он бычком смотрит!

Только спустя полчаса пригласили к секретарю всех, кто был вызван по якутскому вопросу. Поздняков вошел в кабинет, сел у двери, подальше. Первый секретарь, человек пожилой, сухощавый, обвел взглядом, будто пересчитал, присутствующих, задержался на Позднякове.

— Товарищ Поздняков, садитесь сюда, поближе. — И, выждав, когда все рассядутся и утихнут, заговорил внушительно, тихо:

— На сталинградском фронте успешные бои. Наши сибиряки сегодня утром освободили Калач и сжимают в кольце противника. А вот мы, сибиряки тыловые, сами попали в кольцо с якутским хлебом. Давайте думать, как выходить из этого заколдованного круга. Картина такая: зима опять подвела наших транспортников. На этот раз речников. Во льду застряли тысячетонные баржи с мукой: между Киренском и Осетрово. Вы понимаете, что это значит…

Секретарь говорил не спеша, будто обдумывал каждое слово, вглядываясь в обращенные к нему лица. Поздняков невольно посмотрел на сидящего против себя за столом начальника Усть-Кутского продснаба. И тут не сидится человеку: вертит головой, ерзает на стуле, как школьник. Перехватил взгляд Позднякова, незлобно, с усмешкой кивнул ему: жди, брат!

— Вам, товарищ Поздняков… — Поздняков вздрогнул, повернулся к говорившему, — вам, товарищ Поздняков, — повторил секретарь, — предстоит организовать вывозку муки с барж по льду Лены. У вас есть газогенераторы, бензина березового им в пути хватит. Автоколонна должна выйти из Жигалово в ближайшие дни. Рейс трудный, можно сказать, небывалый в истории перевозок, но прииски и Якутия должны быть спасены от голода, как бы это ни было трудно. Это фронтовая задача, товарищ Поздняков, и так надо объявить людям. На расчистку реки от снега выйдут жители всех прилегающих к Лене сел и поселков. Военкомат для этой цели выделит призывников… Сколько вы выделите?

— Семьдесят.

— Мало.

— Больше не могу. Нет больше.

Секретарь подумал, помолчал, продолжил:

— Речники обеспечат правильное ведение трассы. Продснаб подготовит тару для перегрузки зерна. Якутские товарищи организуют встречную трассу. Мы возьмем на себя помочь мобилизовать народ на местах. Вот все, товарищи.

Поздняков понял, что вопрос уже решен и спорить о возможности проведения такой трассы на льду под метровой толщей снега, видимо, бесполезно. Однако спросил:

— Как мыслится расчищать дорогу?

Секретарь сочувственно улыбнулся.

— Лопатой, пехлом. Механизацию строить поздно.

— Но, может быть, лучше пустить впереди бульдозеры? Все же это облегчит работу.

— Попробуйте, товарищ Поздняков. Но колонна должна выйти в рейс не позже, чем в среду.

В вестибюле обкома Позднякова ждала Клавдия Ивановна.

— Леша, с Романовной плохо. Кажется… совсем плохо…

В машине они сели рядом: муж и жена, отец и мать одних детей, но все еще чужие друг другу люди. Ехали молча, каждый занятый своими думами.

У ворот поздняковского особняка стояла скорая помощь. Клавдия Ивановна выскочила из машины, бросилась к дому, столкнулась с врачом, медицинской сестрой и Дуней Имановой.

— Ну как? Как?..

Врач неопределенно пожал плечами.

— Возраст, видите, возраст. Сделали физиологический, поддержать… но… — И, опять пожав плечом, пошел к машине.

Поздняков вошел в дом следом за женой и курносой дивчиной. Романовна была еще в сознании, но дышала тяжело, часто.

— Пришел, соколик?.. — попробовала улыбнуться старушка. — А я уж чаяла, не увижусь…

— Зачем же так обреченно, няня? Вот и врач сказал, что поправишься…

— Нет уж, Алешенька, не поправлюсь… Вот Оленька-то, не знаю… где она… Опять не пишет давно… Уважь меня, старую… отпусти грех мой…

— Ты о чем, няня?

— Да все о том же… о письмах твоих…

— Пустяки, няня. Да и ты-то причем тут?

— Ну и ладно… Уважил, значит? — Романовна с трудом нащупала, погладила его руку. — Клавонька, поди сюда, голубушка… поди ближе… Дай-кось ему руку, Алешеньке… Живите вы, голуби, миром… бог с вами…

Все будто перевернулось в душе Позднякова. Еще несколько минут назад он даже не думал об этом. И вот сейчас держит в своей тонкую руку женщины, которая отдала ему все; любовь, терпение, силы, всю свою короткую еще жизнь, руку настоящего друга… Что искал он лучшего? И можно ли найти это «лучшее», имея хорошее? Да и сам-то он достоин ли этого «лучшего»?..

— Вот и ладно, голуби… Теперь и умереть легче…

— Только не говори так, нянюшка! — с болью вскричал Поздняков.

— Еще забыла сказать, Алешенька… Ежели Оленька-то напишет… так ты отпиши ей… выполнила я ее просьбу… Ты уж не обессудь меня… сама просила она меня… в письмах-то…

— Хорошо, няня, — отрешенно, глухо сказал Алексей.

Через минуту Романовны не стало.

В ту же ночь Поздняков выехал в Качуг.

ЗИС-101 вышел на тракт, скользнул лучами по спящим окраинным домишкам и побежал неторопливо, осторожно. Поздняков, сидя на своем обычном месте, на заднем сидении лимузина, и машинально наблюдая за действиями нового шофера-девушки, думал о Романовне, потерявшейся для него Ольге. И на душе было пакостно. На что надеялся он, преследуя Ольгу? Вот и причинил только горе и себе, и Клавдии, и детям… И вдруг, решив отогнать липкие мысли, обратился к девушке-шоферу:

— Забыл, как ваша фамилия, товарищ?

— Косова. Да зовите меня просто: Таня.

— Когда вы сели за руль?

— В августе, Алексей Иванович. Еще там, в Заярске. Там на пикапе работала, а в Иркутск вернулись — на эту перевели.

Поздняков зябко поежился, переменил позу. Нет, такая езда его не устраивала. Этак ползти — и к обеду в Качуге не будешь. И ко сну тянет. Чертовски тянет ко сну. По такой ровной дороге бегом можно скорей добежать, чем вот так на машине…