Вне всякого сомнения, Джон и Пол выкладывались как только могли для «Деляйт шоу». Даже если это было всего лишь разрядкой, реакцией на обман и неудовлетворенность.
По мере того как проходили недели, Леннон становился все более дерзким, отваживаясь даже открыто поносить публику, обзывая ее «грязными бошами», «наци» и «гитлеровцами». Позднее репертуар его шуток расширился вплоть до таких выражений, как «увечные немецкие моторы», что демонстрировало его навязчивые идеи относительно калек. Они выразились позже публично в его прозе, рисунках и заявлениях в прессе. Немцы, над которыми он издевался: «Давайте, поднимайтесь и пляшите, вы, банда обленившихся негодяев!», ничего не понимали и часто аплодировали его оскорблениям.
Он проживал на сцене свои фантазии об увечных, корчась и кривляясь в гротескных позах, понятных всем. Однако не было и речи о единодушии со зрителями. Леннон на них чихать хотел. Но даже один только вид калек причинял ему физическую боль; он не мог находиться в их присутствии. Несколько раз я видел, как он выбегал прочь из гамбургских кафе при появлении какого-нибудь старого вояки, которому оторвало конечность, или который был изуродован. Я видел однажды, как он отреагировал подобным образом, оставив на тарелке только что начатую еду.
Он никогда не объяснял ни этого странного поведения, ни причин, заставлявших его посвящать свой талант художника изображению персонажей с физическими недостатками. Я думаю, они вызывали в его душе глубочайшую печаль.
Народ потек в «Индру» забавляться, когда новость о пяти буйнопомешанных битлах облетела весь город. Через месяц наша интерпретация «Деляйт шоу» превратила нас в главное увеселение города, со всеми нашими дебильностями, низкопробными потасовками и Джоновыми «выпендрами». Кое-кому из зрителей он казался шутом, но вся эта акробатика на сцене была для него просто-напросто средством ухода от действительности. Он разыгрывал из себя идиота, вопя во всю глотку непристойности, и всегда выходил неоспоримым победителем из любой перепалки. Публика даже требовала от него подобного поведения. После очередной словесной атаки на посетителей, которые, в сущности, за это нам и платили, Джон успокаивался, довольный собой, как если бы он только что освободился от нескольких назойливых демонов. Я часто пытался понять его манеру поведения со зрителями и пришел к заключению, что Джон вовсе не испытывал никакой злобы по отношению к немцам как таковым, но он мстил им за свое все возрастающее неудовлетворение от того, что они заставляли его выступать в стиле, который на самом деле был ему чужд.
В «Индре» мы встретили подружку, которая помогала нам в течение долгих месяцев. Это была Мутти, уборщица туалетов. Мы называли ее так, потому что ей было уже добрых пятьдесят, а нам все люди старше двадцати казались развалинами. Ее прозвище произошло от сокращенного «Mutter», что по-немецки значит «мать». Она работала по ночам за кулисами, где у нас были каморки, естественно, рядом с туалетами. После завершения каждого нашего выступления она поджидала нас, совершенно взмокших от пота, чтобы снабдить полотенцами, клинексом и чистыми рубашками, абсолютно необходимыми после очередного «Деляйт шоу».
Почти каждый вечер она была готова, с ниткой и иголкой, зашивать Джоновы брюки, которые трескались во время его рискованных прыжков а-ля Нуриев. Но он всегда настаивал на том, что починит их сам. В одних кальсонах он принимался за починку, которая носила очень временный характер, с добавлением нескольких морских узлов (незачем и говорить, что следующим вечером он занимался тем же самым). Если кто-нибудь приходил за кулисы во время его портновских упражнений, будь то мужчина или женщина, он приглашал их, все в тех же своих единственных кальсонах, говоря, даже не поднимая головы:
— Заходите, будьте как дома!
В то время мы весьма способствовали увеличению потребления спиртного в Гамбурге. Оно расходовалось целыми ящиками, и мы пили прямо на сцене, не прекращая своего шутовства. Немцы были бесконечно предупредительны, понимая, что «Деляйт шоу» вызывает сильную жажду. Некоторые завсегдатаи «Кайзеркеллера» начали изменять ему ради «Индры», куда они приходили посмотреть БИТЛЗ. Это совершенно не смущало Бруно, напротив, он получил то, чего хотел, ведь его желанием было сделать из «Индры» такой же популярный клуб, как и второе его заведение. Если между клубами и было какое-то соперничество, то оно прекратилось через два месяца после нашего дебюта в «Индре», когда Бруно пришел нам объявить, что «Индра» должна быть закрыта.
— Почему? — спросили мы с беспокойством.
— Из-за шума, — пояснил он.
Мы были разочарованы и встревожены. Выбиваясь из сил, мы, как сумасшедшие, старались превратить это место в хороший клуб, а теперь власти закрывали его из-за «Деляйт шоу»! Какая ирония! Оказывается, Кошмайдер получил несколько предупреждений от полиции. Но он не обратил на них внимания. Мы продолжали играть по-прежнему, совершенно игнорируя сложившуюся ситуацию. В конце концов, полиция потеряла терпение, и Бруно поставил нас перед свершившимся фактом. После Бруновского сообщения конец казался неизбежным. Придя, как обычно, однажды вечером, мы обнаружили двери запертыми. Фараоны закрыли «Индру». Бруно, конечно, был раздосадован еще больше нашего. Но он не мог ничего поделать. Все соседи, обитатели этой худшей части Гроссе Фрайхайт, непрерывно и энергично протестовали, и пришлось прекратить это безобразие именем закона. Как ни странно, пожилая дама, проживавшая как раз над клубом, никогда не жаловалась. Одно из двух: либо она была глухой, либо любительницей рок'н'ролла в летах.
Но, если речь шла о конце «Индры», то он вовсе не означал окончания гастролей БИТЛЗ в Гамбурге. Бруно не скрывал своего удовлетворения нашими усилиями и не собирался позволить нам уехать так просто (наш первоначальный контракт был заключен на два месяца и мог быть продлен по устной договоренности). Он решил перевести нас в «Кайзеркеллер», который должен был привлечь больше клиентов. Джон мог продолжать исполнять свои балетные номера.
Гордостью «Кайзеркеллера» было располагавшееся на сцене пианино. Джон часто взбирался на него, для того чтобы исполнить какой-нибудь неуклюжий танец, а потом рухнуть с размаху в сгрудившуюся толпу. Определенно, в «Кайзеркеллере» Леннон представил как свои самые лучшие, так и худшие «штуки». Как-то вечером он появился на сцене в одних кальсонах, имея в виду изобразить сомнительную пародию на Гитлера, со стульчаком от унитаза вокруг шеи и шваброй в руках (для придания пущего милитаристского оттенка), распевая «Зиг хайль, зиг хайль!». Если кто-нибудь и высказывал возражение, то его просто-напросто вышвыривали за дверь. Иногда мы тоже вступали в игру с целью спровоцировать его на еще более оскорбительные выходки.
С приближением зимовки в «Кайзеркеллере» он купил себе супердлинные кальсоны в надежде хоть как-то утеплиться. Однажды поздно вечером в субботу, когда он натянул их в своей жалкой комнатухе позади «Бамби Кино», принявшись писать послание Синтии, Джордж бросил ему:
— Слабо тебе выйти в таком виде на улицу!
Леннон принял вызов без малейшего колебания: он взял английскую газету, которую читал, потом, пинком открыв дверь, вышел прямо на середину улицы с газетой под мышкой, не обращая внимания на то, что Сент-Паули был полон прогуливавшимися по выходным людьми. Он остановился там, уткнувшись носом в свою газету. Через несколько минут он ее старательно сложил и сунул обратно под мышку. Он вытянулся по стойке смирно, щелкнул каблуками а-ля «наци», и принялся отдавать гитлеровский салют, приветствуя прохожих. Затем он строевым шагом вернулся обратно, как будто ничего не произошло.
Пол, Джордж и я присутствовали при этой сцене, спрятавшись за дверью, но Джон никогда не принимал никаких поздравлений с нашей стороны, готовый к любому новому пари.
Уж не помню кто из нас подбил его показать на сцене зад. В «Кайзеркеллере» артистические уборные располагались рядом со входом. Чтобы пробраться к сцене, нужно было прокладывать себе путь среди зрителей. Для этого вечера Джон выбрал себе купальный костюм цвета морской волны. Он направился к сцене с невозмутимым лицом и гитарой через плечо. Посреди «Long Tall Sally» он повернулся спиной к зрителям и спустил плавки, чтобы продемонстрировать то, что они прикрывали. Его зад оказался на расстоянии не больше метра от зрителей — они могли бы до него дотянуться, но никто не посмел. Последовало несколько смешков, но никаких комментариев со стороны посетителей «Кайзеркеллера» не было.