Оливия кивнула.

— Они очень назойливы.

— Назойливы — слишком вежливое определение. Вы были правы, когда назвали их акулами. Они кормятся на чьем-то несчастье. Думаю, я сделал чертовски доброе дело, когда убедил мою мать провести несколько недель у ее сестры в Палм-Бич.

Оливия чуть нагнулась к нему:

— Да, — сказала она миролюбиво, — я подумала, что все это будет очень тяжело для вас.

Эдвард пожал плечами.

— Я не та тема, которая нужна им. Но им бы очень хотелось побыть хоть пять минут наедине с вдовой Райта.

— Но ведь это ужасно. Она все еще в трауре. Она не должна иметь ничего общего с этими ужасными слухами и…

— Какие трогательные сантименты, — сказал он холодно. — Звучит так, словно вы сами верите в то, что говорите.

К ее щекам прилила кровь. Как могла она так сглупить? Ведь по его убеждению, она — любовница его отчима.

Оливия отвернулась и стала смотреть в окно.

— Где находится этот ресторан? — спросила она таким же ровным и холодным тоном, как и он.

— Здесь.

Он направил машину в подземный гараж, занял место на стоянке и выключил двигатель.

— О’кей, пойдемте.

Оливия смотрела, как Эдвард открывал дверь. Направляясь за ним к лифтам, она нахмурилась.

— Куда мы идем?

Он взял ее под локоть.

— Я же говорил вам. Что-нибудь поесть. И поговорить.

Дверь лифта раскрылась. Эдвард ввел ее в кабину и нажал кнопку на уровне пентхауза. Оливия круто повернулась к нему.

— Что это за ресторан?

— Это не ресторан, — ответил он просто. — Это моя квартира.

Она быстро нажала на кнопку «стоп», и лифт, дернувшись, остановился.

— Что вы, черт побери, делаете?

— Возвращаюсь домой, — произнесла она холодно. Она ткнула в кнопку лифта. — Ваша жалкая уловка не пройдет.

— Вы никуда не уйдете, пока мы не поговорим.

— Вы считаете меня за дурочку, Эдвард. Разговор с вами может состояться только в общественном месте.

— И об этом сразу пронюхают собиратели сплетен. — Он приподнял ее подбородок и заставил посмотреть в глаза. — Моя квартира — единственное место, где мы можем поговорить, не думая о том, что вокруг нас в воде шныряют акулы.

— Это сумасшествие!

— Разве?

Дальше они поднимались молча.

То, что он жил в пентхаузе, ее не удивило. Его квартира должна быть огромной, великолепно обставленной, со свитой слуг. Ужин, даже собранный на скорую руку, будет состоять не менее чем из пяти блюд с различными винами к каждому.

И он воображает, что это произведет на нее впечатление? Если так, то он сильно заблуждается…

Двери бесшумно растворились, Оливия удивленно зажмурилась. Кто-то из них определенно заблуждался в отношении другого, но теперь она неожиданно засомневалась, кто именно.

Прихожая и гостиная были просторными и элегантными. Но никаких особых претензий в их обстановке не было. Ее взгляд отметил современные кожаные кресла, окружавшие красивый стол искусной работы, старинную китайскую вазу, соседствующую с изысканной бронзой.

Квартира производила впечатление комфортабельной, уютной и отражающей противоречивость характера своего владельца. Мгновенно интуитивно она поняла, что не кто иной, как сам Эдвард Арчер отбирал все вещи, которые определили дух его жилища.

Ошиблась она и в отношении слуг. Их встретил лишь один мажордом, который предложил ей чашку кофе, пока Эдвард пошел переодеться. Оливия отказалась, и он тут же исчез. Она медленно прошлась по прекрасной комнате, наслаждаясь великолепным видом на город из огромного окна, образующего две стены, и эстампами. Подбор был эклектичен: Рассел, Дега…

Ее внимание привлекло яркое цветовое пятно на противоположной стене. Это был Шагал. Она подошла поближе, остановилась перед полотном и легонько дотронулась до рамы.

— Вам нравится Шагал?

— О, да! — ответила она, живо повернувшись на голос Эдварда. — Очень. Особенно эта…

Внезапно она замолчала. Эдвард наблюдал за ней с легкой улыбкой. Он сменил деловой костюм на потертые джинсы, плотно облегавшие ноги, и хлопковую рубашку под цвет глаз. Ее верхние пуговицы были расстегнуты, и обнажилась загорелая грудь, рукава были закатаны выше локтей мускулистых рук.

У Оливии пересохло в горле. По ее телу пробежала дрожь, и она поспешила отвести взгляд.

— Мы здесь не для того, чтобы толковать об искусстве, — произнесла она холодным, каким-то чужим голосом.

— Нет, — сказал он так же холодно, — не для этого, — и жестом пригласил ее проследовать в столовую.

Еда не занимала всего ее внимания, тем более что никаких пяти смен блюд и не было. На столе были стейки, жареный картофель и салат. И только одна бутылка вина, красного, оно искрилось, словно рубин, когда Эдвард разливал его в два хрустальных бокала.

Оливия против своей воли почувствовала, что безумно хочет есть. Нет, — сказала она себе и положила руки на колени.

— Вам не нравится стейк? — вежливо спросил Эдвард.

— Я говорила вам, что не голодна.

— Если вы предпочитаете что-нибудь другое…

— Нет, нет. Благодарю вас.

— Тогда почему вы не едите?

Оливия вздохнула, взяла нож и вилку и начала резать стейк. Она отправила в рот первый кусочек и, злясь на свою слабость, стала сердито жевать. Мясо было превосходным. Ладно, возможно, она немного поест. Всего один кусочек.

Она съела все, потом подняла глаза.

— Оказывается, я была голоднее, чем полагала, — сказала Оливия, как бы оправдываясь, но у нее сразу перехватило дыхание, когда она увидела, как смотрит на нее Эдвард.

— У вас зарделись щеки от вина, — сказал он негромко. Но вино было ни при чем. Она покраснела от того, как он смотрел на нее. Оливия отодвинула свой стул и встала.

— Уже… уже поздно, — сказала она, — а мы еще должны поговорить.

— Хорошо. — Он встал. — Сейчас возьмем бренди и выйдем на террасу.

— Нет. — Оливия покачала головой, когда он повернулся к ней. — Я скоро должна уйти, Эдвард. Завтра у меня рабочий день. Я пришла сюда только для того, чтобы сказать вам, что… что… Дело в том, что я не была до конца честной с вами вчера вечером. Я имею в виду, что когда вы спросили меня…

Он взглянул на нее:

— Вчера вечером я спрашивал вас о многих вещах. — Их взгляды встретились, и неожиданно все изменилось. Оливия провела языком по пересохшим губам.

— Я спрашивал вас, пил ли когда-нибудь мужчина шампанское из ложбинки на вашей груди? — тихо сказал он. — Помните? После того, как я оставил вас, я был в состоянии думать только о том, как бы мне хотелось прижаться губами к вашей коже.

Сердце Оливии бешено забилось, когда он приблизился к ней. Он обнял ее и привлек к своему разгоряченному телу. Она хотела высвободиться, но это оказалось невозможным. Она была бессильна, — ее удерживали не только его руки, но и собственное желание.

— Я хочу испробовать это сегодня вечером, Оливия. — Он наклонился и коснулся кончиком языка ее губ, легонько провел по ним, и они раскрылись…

— Нет, — прошептала она, — Эдвард, вы не должны…

— Я должен, — произнес он с мукой в голосе. — Мы должны, Оливия. Какой смысл пытаться отрицать это?

Его рот, горячий и жадный, слился с ее ртом, где-то в глубине горла возник стон…

— Обними меня, — прошептала она. Ее руки скользнули по его плечам и крепко сомкнулись вокруг шеи. Она тихо застонала.

Руки Эдварда скользнули ей за спину, обхватили и приподняли ее, теперь Оливия стояла на носках так, что ее бедра тесно прижимались к его бедрам. Она телом ощутила, как он возбужден.

— Я хочу тебя, — прошептал он.

Она тоже хотела его. О, да, она хотела быть с ним, целовать его так, как не целовала еще ни одного мужчину, прижимать его к себе так крепко, чтобы их сердца бились воедино. Он легонько лизнул ложбинку на ее шее, где билась ниточка пульса, потом просунул руки под ее блузку. Она застонала, когда он положил ладони на ее груди, почувствовала, как их соски восстали под тонким шелком, словно искали прикосновения его пальцев.