Любимая статс-дама Катишь Дашкова выручила:

— Занять надо!

— Хорошо бы занять, а где?

Через верных людей разузнано было, что занять денег лучше всего у гостящего в столице по своим делам заводчика Баташева: и богат и из дальних краев, съедет из Питера на заводы — кто знать будет?

Так случай помог Ивану Баташеву завоевать расположение будущей императрицы.

На другой день после бала приведен был Иван Родионович к Екатерине. Милостиво протянув украшенную перстнями руку, старательно выговаривая трудно дававшиеся ей русские слова, она произнесла:

— Вашей услуги, сударь, мы не забудем. А теперь иди!

Возвратившись к себе в комнату у вдовой старухи-чиновницы, Баташев долго не мог уснуть. Хозяйка, больше всего ценившая в постояльце аккуратность, с недоумением и тревогой прислушивалась к шагам, до вторых петухов раздававшимся над ее головой.

В день отъезда Баташева из столицы прошел слух: государыня сильно занемогла. За несколько недель из цветущей, красивой женщины она превратилась в оплывшую, с мешками под глазами старуху. Развязку ускорило пристрастие императрицы к сладким винам и обильным кушаньям. В сочельник перед рождеством любимой дочери великого Петра стало совсем худо. Послали за духовником. К вечеру другого дня императрица всея Руси Елизавета Петровна скончалась. На престол вступил потомок голштинских герцогов Петр Федорович.

Известие о кончине Елизаветы и о восшествии на престол Петра застало Ивана Баташева в Муроме. В воздухе тягуче плыл перезвон колоколов. Попы пели панихиды по усопшей государыне, возглашали многолетие новому императору.

Отстояв в соборной церкви обедню, Иван Родионович не мешкая тронулся на Выксунь. Наступали новые времена. Что-то принесут они заводскому делу?

Император Петр немедленно послал извещение Фридриху о прекращении войны, называя прусского короля любезным братцем и старшим наставником. Война, длившаяся семь лет и прославившая русское оружие, была бесславно окончена. По занесенным снегом дорогам полки потянулись домой.

С окончанием войны прекратились и заказы для армии. Нужно было перестраивать заводы, выпускать новую продукцию. В разные города разослали братья верных людей, наказав хорошенько разузнать, какие изделия в ход пойдут. О виденном и слышанном приказано было доносить письменно, а самим завязывать знакомства. Из полученных вскорости ответов видно было, что не только литье пушек, а и многое другое барыш принести может, и немалый. Посланный в Нижний Никифоров отписывал: «Дворяне и купцы здешние на Москву да на Питер смотрят, по столичному образцу палаты возводят, а для сего припас разный нужен: железо листовое и гвозди. И для домашнего обиходу многое требуется».

Андрей Родионович со свойственным ему азартом взялся за новое дело. В Москве, Рязани, Нижнем, Владимире и во многих иных местах открыты были торговые дворы. Плющеное железо, котлы варочные и банные, петли, гвозди, соусные кастрюли и другие изделия пошли в ход. Торговые связи еще более расширились и окрепли. По совету знающих людей из Берг-коллегии выписан был на заводы немец Франц Бруннер, «зело могущий делать разной вещи лужение и белого железа катание». Его поселили на Унже. Но приезжий мастер пришелся не по нраву самовластному заводчику. Вскоре произошла между ними стычка.

Заглянув однажды на Унженский завод, Андрей Родионович увидел, что отданное им перед этим распоряжение о перестановке кузнечных горнов не выполнено.

— Почему не сделано, как я велел? — разгневанно спросил Баташев немца.

— Так надо!

— Кто здесь хозяин?

— Я есть хозяин. Вы мне деньги платиль, я вам делаль барыш. Я приказывайт, все исполняйт.

Баташев вскипел. Но, подумав, решил, что пока не стоит ссориться с немцем: нужен. Пред отъездом велел приказчику незаметно приставить к Бруннеру человека, который бы все секреты у него вызнал и сам смог всю работу без него выполнять.

«Тогда я с тобой, немчура, рассчитаюсь, узнаешь кузькину мать!» — подумал Баташев.

Гусевский завод, на котором Андрей давно не бывал, обрадовал его. Налаженная когда-то им работа шла размеренно, по установившемуся порядку. Здесь и застал его гонец, прискакавший с Выксуни от Ивана: тот спешно вызывал его домой.

Известие, полученное Иваном Родионовичем с нарочным из Петербурга и заставившее его срочно вызвать брата с Гусевского завода, было важным: быстротечное царствование Петра кончилось, на трон взошла Екатерина. Стремясь опередить мужа, намеревавшегося упрятать ее в монастырь, она явилась из Петергофа в столицу и здесь, на Казанской площади, перед строем преданных ей гвардейских полков провозгласила себя самодержицей всея Руси. Низложенного императора сослали в Ропшу, небольшую крепостцу под Питером. Там он через неделю скоропостижно скончался «от геморроидальных колик».

Рассказав об этом брату, младший Баташев приподнято сказал:

— Полагаю, будут от сего немалые перемены. Государыня — просвещенный человек. И ума и сил у нее хватит, чтоб вровень со всеми странами государство наше поставить. Доколь в Европе варварами русских людей считать будут? Есть у нас и мужи государственные, и предприниматели, рабочих же рук не занимать… Передавали мне в Питере: государыня еще до восшествия на престол в близком кругу заявляла, что намерена идти по стопам блаженной памяти императора Петра Алексеевича. И в том должны мы ей споспешествовать.

— Хорошие слова молвишь. Коли простор промысловым людям даден будет, как при Петре, — и мы свое дело расширим.

— Белобородов из Питера пишет, что указано во всех городах и селах российских народ к присяге государыне Екатерине привести. Для того и за тобой спосылал. Надо нам от прочих не отстать. И еще я думаю: в честь торжества сего великого работным праздник устроить. Пусть прославят имя ее.

— Баловство сие. Работным кнут нужен.

— И пряником не брезгай.

— Я тебе не перечу, делай, как задумал.

В воскресенье приказано было всем собраться на площади у Верхнего завода. После молебна привели собравшихся к присяге на вечную верность и усердную службу императрице Екатерине. Затем все, с приказчиками впереди, отправились на большую поляну к запасному пруду, где уже выставлены были столы с хлебом, мясом, сушеной рыбой, а рядом с ними — бочонки с брагой. Для господ, на случай, если пожелают взглянуть, как гуляют их людишки, в стороне выстроен был павильон, над которым на мачте водрузили искусно вырезанное из дерева заводское тавро: гордый олень с ветвистыми рогами.

Васька Рощин шел с Лукой позади всех. До поляны оставалось не более полуверсты, когда их окликнул Павел Ястребов.

— Ну как, други, гулять?

— Куда народ — туда и мы, — отозвался Лука.

— А мне неохота бражничать. Посидеть бы где-нибудь на бережку, ладней было бы.

— Ты — известно, монах. — Лука с сожалением вздохнул. — А как твоя думка насчет этого? — обернулся он к Василию.

— Мне дедок, тоже не больно охота.

— Ну что ж, куда вы — туда и я. Хрен с ней, с брагой!

— Пусть покудова погуляют, опосля поглядим…

— И сами немножко выпьем, — подхватил плотинный.

За валунами шлака нашли укромное местечко. Вдали по кромке противоположного берега пруда узорчатой каемкой тянулся лес. Гонимые легким ветерком волны тихо плескались о камни, сверкая серебром под веселыми лучами июльского солнца. В воздухе носился запах полыни, навевая воспоминания об узких крестьянских полосках наделов с невысокой печальной рожью.

Задумчиво теребя небольшую кудрявую бородку, Ястребов нагнулся к товарищам, сидевшим подле него, и тихо спросил:

— Не слыхали, какую новость Петька Лохин привез?

— Известно, — ответил Лука. — Царь Петр Федорович помер, а замест его — жена евонная, Екатерина. Ты иль присягу не принимал?

— Принимать-то принимал, да только не зря ли?

Рощин непонимающе поглядел на Павла.

— Это как?

Ястребов оглянулся, понизил голос: