40 дней Кенгира Bezymjannyjj.jpg

 Но в падении Берии была для Особлагов и другая сторона: оно обнадёжило и тем сбило, смутило, ослабило каторгу. Зазеленели надежды на скорые перемены - и отпала у каторжан охота гоняться за стукачами, садиться за них

 в тюрьму, бастовать, бунтовать. Злость прошла. Все и без того, кажется, шло

 к лучшему, надо было только подождать.

 И еще такая сторона: погоны с голубой окаёмкой (но без авиационной птички), до сей поры самые почётные, самые несомненные во всех Вооружённых Силах, - вдруг понесли на себе как бы печать порока и не только в глазах

 заключённых или их родственников (шут бы с ними) - но не в глазах ли и

 правительства?

 В том роковом 1953 году с офицеров МВД сняли вторую зарплату ("за звёздочки"), то есть они стали получать только один оклад со стажными и полярными надбавками, ну и премиальные, конечно. Это был большой удар по карману, но еще бо'льший по будущему: значит, мы становимся не нужны?

 Именно из-за того, что пал Берия, охранное министерство должно было срочно и въявь доказать свою преданность и нужность. Но как?

 Те мятежи, которые до сих пор казались охранникам угрозой, теперь замерцали спасением: побольше бы волнений, беспорядков, чтоб надо было принимать меры. И не будет сокращения ни штатов, ни зарплат.

 Меньше чем за год несколько раз кенгирский конвой стрелял по невинным. Шел случай за случаем; и не могло это быть непреднамеренным.1

 Застрелили ту девушку Лиду с растворомешалки, которая повесила чулки сушить на предзоннике.

 Подстрелили старого китайца - в Кенгире не помнили его имени, по-русски китаец почти не говорил, все знали его переваливающуюся фигуру - с трубкой в зубах и лицо старого лешего. Конвоир подозвал его к вышке,

 бросил ему пачку махорки у самого предзонника, а когда китаец потянулся

 взять - выстрелил, ранил.

 Такой же случай, но конвоир с вышки бросил патроны, велел заключённому собрать и застрелил его.

 Затем известный случай стрельбы разрывными пулями по колонне, пришедшей с обогатительнлой фабрики, когда вынесли 16 раненых. (А еще десятка два скрыли свои легкие ранения от регистрации и возможного наказания.)

 Тут зэки не смолчали - повторилась история Экибастуза: 3-й лагпункт Кенгира три дня не выходил на работу (но еду принимал), требуя судить

 виновных.

 Приехала комиссия и уговорила, что виновных будут судить (как будто зэков позовут на суд, и они проверят!..) Вышли на работу.

 Но в феврале 1954 года на Деревообделочном застрелили еще одного - "евангелиста", как запомнил весь Кенгир (кажется: Александр Сысоев). Этот

 человек отсидел из своей десятки 9 лет и 9 месяцев. Работа его была -

 обмазывать сварочные электроды, он делал это в будке, стоящей близ

 предзонника. Он вышел оправиться близ будки - и при этом был застрелен с

 вышки. С вахты поспешно прибежали конвоиры и стали подтаскивать убитого к

 предзоннику, как если б он его нарушил. Зэки не выдержали, схватили кирки,

 лопаты, и отогнали убийц от убитого. (Всё это время близ зоны ДОЗа стояла

 оседланная лошадь оперуполномоченного Беляева - "Бородавки", названного так

 за бородавку на левой щеке. Капитан Беляев был энергичный садист, и вполне в

 его духе было подстроить всё это убийство.)

 Всё в зоне ДОЗа взволновалось. Заключенные сказали, что убитого понесут на лагпункт на плечах. Офицеры лагеря не разрешили. "За что убили?" - кричали им. Объяснение у хозяев уже было готово: виноват убитый сам - он первый стал бросать камнями в вышку. (Успели ли они прочесть хоть личную карточку убитого? - что ему три месяца осталось и что он евангелист?..)

 Возвращение в зону было мрачно и напоминало, что идёт не о шутках. Там и сям в снегу лежали пулемётчики, готовые к стрельбе (уже кенгирцам известно было, что - слишком готовые...) Пулеметчики дежурили и на крышах конвойного

 городка.

 Это было опять всё на том же 3-м лагпункте, который знал уже 16 раненых за один раз. И хотя нынче был всего только один убитый, но наросло чувство незащищённости, обречённости, безвыходности: вот и год уже прочти прошёл после смерти Сталина, а псы его не изменились. И не изменилось вообще ничто.

 Вечером после ужина сделано было так. В секции вдруг выключался свет и от входной двери кто-то невидимый говорил: "Братцы! До каких пор будем строить, а взамен получать пули? Завтра на работу не выходим!" И так секция за секцией, барак за бараком.

 Брошена была записка через стену и во второй лагпункт. Опыт уже был, и обдумано раньше не раз, сумели объявить и там. На 2-м лагпункте, многонациональном, перевешивали десятилетники, и у многих сроки шли к концу

 - однако они присоединились.

 Утром мужские лагпункты - 3-й и 2-й, на работу не вышли.

 Такая повадка - бастовать, а от казённой пайки и хлёбова не отказываться, всё больше начинала пониматься арестантами, но всё меньше - их хозяевами. Придумали: надзор и конвой вошли без оружия в забастовавшие

 лагпункты, в бараки, и вдвоём берясь за одного зэка - выталкивали, выпирали

 его из барака. (Система слишком гуманная, так пристально нянчиться с ворами,

 а не с врагами народа. Но после расстрела Берии никто из генералов и

 полковников не отваживался первый отдать приказ стрелять по зоне из

 пулемётов.) Этот труд, однако, себя не оправдал: заключённые шли в уборную,

 слонялись по зоне, только не на развод.

 Два дня так они выстояли.

 Простая мысль - наказать конвоира, который убил евангелиста, совсем не казалась хозяевам ни простой, ни правильной. Вместо этого в ночь со второго дня забастовки на третий ходил по баракам уверенный в своей безопасности и всех будя бесцеремонно, полковник из Караганды с большой свитой: "Долго думаете волынку тянуть?"2 И наугад, никого не зная тут, тыкал пальцем: "Ты

- выходи!.. Ты - выходи!.. Ты! - выходи!" И этих случайных людей этот доблестный волевой распорядитель отправлял в тюрьму, полагая в том самый

разумный ответ на волынку. Вилл Розенберг, латыш, видя эту бессмысленную расправу, сказал полковнику: "И я пойду!" - "Иди!" - охотно согласился

 полковник. Он даже н_е _п_о_н_я_л, наверно, что это был - протест, и против чего тут можно было протестовать.

 В ту же ночь было объявлено, что демократия с питанием кончена и невышедшие на работу будут получать штрафной паёк. 2-й лагпункт утром вышел на работу. 3-й не вышел еще и в третье утро. Теперь к ним применили ту же тактику выталкивания, но уже увеличенными силами: мобилизованы были все офицеры, какие только служили в Кенгире или съехались туда на помощь и с комиссиями. Офицеры во множестве входили в намеченный барак, ослепляя арестантов мельканием папах и блеском погонов, пробирались, нагнувшись, между вагонками и, не гнушаясь, садились своими чистыми брюками на грязные арестантские подушки из стружек: "Ну, подвинься, подвинься, ты же видишь, я подполковник!" И дальше так, подбоченясь и пересаживаясь, выталкивали обладателя матраца в проход, а там его за рукава подхватывали надзиратели, толкали к разводу, а тех, кто и тут еще слишком упирался - в тюрьму.

 (Ограниченный объём двух кенгирских тюрем очень стеснял командование - туда

 помешалось лишь около полутысячи человек.)

 Так забастовка была пересилена, не щадя офицерской чести и привилегий. Эта жертва вынуждалась двойственным временем. Непонятно было, что же надо? и опасно было ошибиться! Перестаравшись и расстреляв толпу, можно было оказаться подручным Берии. Но не достаравшись и не вытолкнув энергично на работу, можно было оказаться его же подручным.3 К тому же личным и массовым своим участием в подавлении забастовки офицеры МВД как никогда доказали и нужность своих погонов для защиты святого порядка, и несокрушаемость штатов, и индивидуальную отвагу.