Я тихонько шла к причалу, от которого отправлялись пассажирские катера. Там на досках, брошенных поперек пустых бочек, уже сидели люди. Ждали. Толстая баба едва удерживала дергающийся визжащий мешок с поросенком. Около коричневого сморщенного старика стоял короб с вяленой рыбой. Молодая женщина бережно прижимала к себе кошелку с яйцами. Все это были торговцы, отправлявшиеся на базар, народ ругательный и скучный. Денек выдался серенький. Пасмурным не назовешь, но и солнца не видно. Оно потонуло где-то среди слоистого тумана. Но было тихо. Метелки лисохвоста на берегу даже не шевелились. А мне обычно нравилось смотреть, как они бегут под ветром переливчатыми волнами старинного шелка. Теперь я уже долго не увижу этого. Будут новые места и встречи, но вот именно этот каменистый берег уйдет из моей жизни навсегда и уже никогда не повторится. От этого было грустно…

Катер еще не пришел. Я оглянулась: где бы пристроиться. Возле мостков качался на тихой воде целый самодельный флот. Лодки и лодчонки, сделанный подчас чуть ли не из пустых бензиновых бочек. Неуклюжие, кургузые, совсем не похожие на стройных речных бегунов, но устойчивые и живучие.

Из одной лодки навстречу мне поднялась тоненькая фигурка.

— Иринка! Ты зачем сюда забралась?

— А просто так… Здесь хорошо. Идите сюда.

Я слезла с мостков в шаткую легонькую лодку и благополучно оказалась на носу рядом с Иринкой.

От лодки пахло рыбой, мазутом и ржавым железом. Стиснутое боками десятков таких же лодок, море вокруг нас казалось ручным и было грязным. На мелком дне блестели консервные банки, битое стекло. Но вдали, где в синем тумане вставала из воды громада острова, море вновь становилось самим собой. Оттуда прилетал ветер, полный странных, ни на что не похожих запахов. В них чудился аромат южных цветов и далекого тропического леса. Кто знает, где он успел побывать, этот ветер?

Иринка завороженно смотрела вдаль. Глаза ее, как волны, меняли цвет — то темнели, то светлели так, что оставался один черный зрачок.

— Что же ты все-таки делаешь тут?

— Ничего… Не хочу дома сидеть — вот и все.

— А разве дома тебе плохо?

Иринка повела плечами:

— Не-е-ет. Только мамка работает, а дядя Андрей к нам перестал ходить. Мне без него скучно. А то раз пришел, так мама его выгнала. А потом плакала. Чудная какая: я же ей сказала, что он ко мне приходил, а не к ней. Все равно плачет. И ругается. Вот я и хожу сюда. Это лодка Жоркиного брата. Я даже знаю, где весла лежат. Хотите, принесу?

— Да нет, скоро катер придет, мне ехать надо.

— Ну во-о-от, ехать! А то бы мы знаете, что сделали? Взяли бы лодку и поплыли далеко-далеко, во-о-он туда!

Иринка показала на синюю громаду острова. В эту минуту облака над островом разошлись, и на него золотым дождем пролился солнечный свет. От этого дикий скалистый утес вдруг превратился в сказочную страну. Мне даже казалось, что на его вершине сквозь синий туман белеет волшебный замок, хоть я и знала, что это всего-навсего нерастаявший снег.

Кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулась. На мостках стояла Нина Ильинична. За ее спиной, разводя широкую волну, подходил катер.

— Хорошо, что я вас нашла! Оставайтесь еще на день. Хотите, я письмо вашему редактору напишу? У нас завтра собрание важное — весеннюю путину закончили.

Я обрадовалась: вот и нашлось оправдание, и я остаюсь здесь.

Я хотела позвать Иринку, но она незаметно перебралась в другую лодку, а оттуда — еще дальше. Точно ей хотелось хоть на самую чуточку быть ближе к волшебному острову.

Солнечный дождь пролился и иссяк. Остров стал самой обычной, знакомой воем скалой у выхода из бухты. Там жили одни чайки. Не знаю, что продолжали видеть Иринкины глаза. Мои уже не видели ничего особенного.

Шквальный ветер выгнул дугой лозунг над воротами рыбозавода. День был непогожий. Волны с разбегу бросались на берег. Черную корону окутали сизые тучи. Над мачтами сейнеров беспомощными белыми хлопьями проносились чайки — ветер гнал их в море.

Люди собирались в клуб. Мужчины шли прямо, не кланяясь ветру. Женщины — боком, защищая ладонями лицо. Вместе с ветром летели навстречу жгучие соленые брызги. Шла и я.

Какая-то женщина поравнялась со мной, взяла под руку. Только по быстрым движениям я узнала Нину Ильиничну: лицо она прикрыла пестрой косынкой. Из-под косынки были видны только глаза да две неровных светлых оспинки на переносице.

— К нам идете? Это хорошо. А я думала, погоды испугаетесь, Награды сегодня вручать будем. И сюрприз один вас ждет. Такой материал получите, сразу напечатают. Я же не зря просила вас остаться.

Говорила она весело, но глаза не смеялись. Наверное, от усталости: ведь путина была и за ее плечами.

Собрание началось так же, как испокон века начинаются все собрания — с длиннейшего доклада директора рыбозавода. Говорить он не умел и добросовестно читал заранее написанный текст. Лицо у него было хорошее, сильные обветренные скулы, зоркие глаза. Дело свое этот человек знал, а рассказать о нем просто не мог. Но никто не обижался: другого и не ждали.

Как и на всех собраниях, в зале шла своя тихая жизнь взглядов, незаметных жестов, приглушенной неприязни и открытых симпатий. Низкий зал клуба напоминал склад, только по стенам висели портреты, украшенные пучками дикой зелени. Сладко пахло лиственницей и модными здесь духами «Красная Москва».

Наталью я увидела сразу, как вошла. Она сидела чуть в стороне от всех. Такая же нарядная, как и все, с таким же, как у всех, торжественно-замкнутым лицом. Алой полоской выделялись на лице накрашенные губы. Это старило ее, но это тоже была мода.

Тоню я не видела.

Собрание шло своим чередом. Кончился доклад. Мужчины потянулись на улицу перекурить, но большинство тут же вернулось. На улице невозможно было зажечь спичку, ветер мгновенно срывал и уносил хрупкий огонек.

Женщины курили, не вставая с мест, мужским жестом чиркали спички в ладонях. Стало нечем дышать. Попытались открыть окно, но ветер ворвался в него так яростно, что со стены упал портрет. Окно закрыли.

Когда все снова занимали свои места, я заметила Андрея Ивановича и Тоню. Она села почти напротив меня. Угрожающе спокойная. Глаза спрятала — опустила голову.

Андрей Иванович сразу увидел Наталью — и пошел к ней, но на полдороге замялся. Тоня подняла голову, и я почувствовала, что ее взгляд словно веревкой опутал ему ноги. Он неловко уселся на край скамейки за спиной Натальи. Она не обернулась. Только помада на губах как будто стала ярче.

Так они и сидели. Три человека, скованных одной цепью, и ни у кого не было силы порвать ее.

Теперь слово взяла Нина Ильинична. Она читала длинный список награжденных.

В зале было душно и жарко, а в окна все отчаяннее бился ветер, заглядывали рваные полосы туч. Мне казалось, они садятся на крышу над нашей головой и оттого все труднее дышать, все острее чувство тревоги.

— …значком «Отличник социалистического соревнования» резальщицу разделочного цеха Наталью Гавриловну Смехову.

Я поняла: вот он, сюрприз. И сейчас же хлестнул по нервам голос Тони:

— Это за какие же такие заслуги ее награждать?!

В зале зашумели. В этом шуме я уловила сочувствие. Я знала, за спиной Натальи в эту секунду ширится пустота. И только один человек оставался с ней. Он был рядом, и его не было. Андрей Иванович низко опустил большую темноволосую голову.

Тоня встала и на виду у всех пошла из зала. Шла медленно, глаза полыхали торжеством. На ходу протянула ладонь парню, он отсыпал ей мелких кедровых орешков. На пороге оглянулась, сплюнула шелуху с широких губ:

— За такую работу прежде иначе жаловали!

— А почему и не наградить? Мало ли что она когда-то плохо работала, а теперь кто скажет, что хуже других? — ответил Тоне чей-то молодой звонкий голос.

Тоня молча повернулась, ушла, В зале зашумели, захлопали откидные сиденья. Наталья была уже не одна, она победила, но, наверное, даже не почувствовала этого. Она быстро встала со своего места и пошла — побежала к выходу. Лицо залили слезы. Я пошла за ней.