Джон Диксон Карр
Дело о непрерывных самоубийствах
1
В этот вечер поезд в девять пятнадцать на Глазго ушел с Юстонского вокзала с получасовым опозданием — через сорок минут после того, как завыли первые сирены воздушной тревоги.
При звуке сирен погасли синие лампы, тускло горевшие вдоль путей. По темному перрону, толкаясь и ругаясь, обдирая друг другу кожу ранцами и чемоданами, почти на ощупь двигались толпы людей, одетых большей частью в мундиры цвета хаки. Голоса не были слышны из-за железного рева локомотивов.
Собственно говоря, особых причин для страха не было. Дело происходило первого сентября, и большие налеты на Лондон еще не начинались. В то время воздушная тревога означала лишь небольшое неудобство, просто где-то гудел одиночный вражеский самолет, а заградительного огня зениток еще не было и в помине.
Молодой профессор истории Алан Кемпбелл, доктор Оксфордского и Гарвардского университетов, работал локтями, с усердием проталкивался сквозь толпу, пытаясь найти свое купе в спальном вагоне поезда. Спальные вагоны первого класса, судя по всему, находились в самом конце длинного состава. Он успел обратить внимание на увешанного багажом носильщика, шагавшего впереди, когда в дверях вагона кто-то зажег спичку, осветив табличку с номерами купе.
Подойдя ближе, он тоже зажег спичку и, убедившись в том, что четвертое купе находится именно здесь, поднялся в вагон. В коридоре едва светились надписи, указывавшие дорогу. Открыв, наконец, дверь своего купе, профессор облегченно вздохнул.
«Неплохая штука — купе первого класса», — подумал он. Это была комнатка из металла с выкрашенными в зеленый цвет стенами, постелью, никелированным Умывальником и высоким зеркалом на двери в соседнее купе. Светомаскировочная штора полностью закрывала окно. Было душновато, но над постелью он заметил прикрытое металлической решеткой вентиляционное отверстие.
Алан сунул чемодан под сиденье и сел, чтобы отдышаться. Он захватил с собой в дорогу какой-то роман и воскресную газету, но едва развернул ее, желчно воскликнул:
— Чтоб ему вечно гореть в аду! Чтоб его… — адресуя свои слова тому, кто был его единственным врагом.
Однако ой тут же успокоился, вспомнив, что у него самого есть все причины для хорошего настроения. В конце концов, ему предстоит недельный отпуск, и хотя с определенной точки зрения его поездку нельзя назвать увеселительной, все же это будут каникулы.
Алан Кемпбелл был из тех шотландцев, которые отродясь не ступали на землю Шотландии. За исключением года, проведенного в американском университете, да короткого визита в Европу, он не выезжал за пределы Англии. Это был 35-летний довольно красивый, хотя чуть полноватый мужчина, любитель книг, серьезный, но не лишенный чувства юмора. Его представления о Шотландии были почерпнуты из романов Вальтера Скотта и книг Джона Бьюкена. К ним надо добавить смутную картину гранитных скал и зарослей вереска да еще несколько легкомысленных шотландских анекдотов, так что шотландцем его можно было считать с большой натяжкой.
Раздался стук, и в дверях показалась голова проводника.
— Мистер Кемпбелл? — осведомился он, бросив взгляд на прикрепленную к двери табличку.
— Доктор Кемпбелл, — не без достоинства поправил Алан. Он был еще достаточно молод, чтобы чувствовать волнение, называя свой титул.
— В котором часу разбудить вас, сэр?
— Когда мы прибываем в Глазго?
— В шесть тридцать, сэр. По расписанию.
— Тогда в шесть часов.
Проводник кашлянул. Правильно поняв намек, Алан уточнил:
— В общем, за полчаса до прибытия.
— Слушаюсь, сэр. Прикажете подать утром чай и сухарики?
— А полный завтрак здесь можно получить?
— Нет, сэр. Только чай и сухарики.
Хорошее настроение Алана начало улетучиваться. Он так спешил упаковать вещи, что не поужинал и сейчас чувствовал, что его внутренности напоминают сжатую гармошку.
— На вашем месте, сэр, я бы сходил в буфет и перекусил, — посоветовал проводник.
— Но ведь поезд уходит через пять минут!
— Не беспокойтесь, сэр. По-моему, так быстро он не отправится.
Решив, что это самое разумное, Алан вышел из вагона. Проталкиваясь в темноте сквозь гудящую толпу на перроне, он попал на огороженную площадку в конце путей. Стоя у буфета с чашкой жидкого чая и парой сендвичей с тонкими, как бумага, ломтиками высохшей ветчины, он вновь бросил взгляд на воскресную газету, и настроение его снова испортилось.
Мы уже сказали, что на всем белом свете у Алана Кемпбелла был один единственный враг. Правду говоря, за исключением одной школьной потасовки, закончившейся синяками и разбитыми носами (тот парень стал впоследствии его лучшим другом), он не мог припомнить случая, когда бы испытывал к кому-либо особую неприязнь.
Врага, о котором идет речь, тоже звали Кемпбелл, хотя, как надеялся Алан, между ними не было никакого родства. Тот, другой Кемпбелл, жил в какой-то глухой дыре — Харпендене, графстве Хертфордшир. Алан никогда не встречался с ним и не знал его, но ненавидел от всего сердца.
Беллок заметил как-то, что нет более жаркого, ожесточенного и забавного для постороннего зрителя спора, чем спор между двумя учеными мужами о каком-нибудь частном вопросе, никого, кроме них самих, не интересующем.
Каждому из нас случалось с улыбкой наблюдать подобные диспуты. Кто-нибудь напишет в почтенной газете или литературном еженедельнике, что Ганнибал, переходя Альпы, проходил мимо деревни, именовавшейся Вигинум. В ответ другой ученый читатель пишет, что деревня эта называлась не Вигинум, а Бигинум. Через неделю первый вежливо, но довольно ядовито выражает сожаление по поводу невежества автора письма и просит разрешения представить доказательства своей правоты. Тогда второй отвечает, что сожалеет о том, что господин NN забыл о хороших манерах, но, несмотря на это, он считает своим долгом добавить… И так далее. Иногда перебранка тянется два-три месяца.
Нечто подобное случилось и с Аланом Кемпбеллом, смутив его покой.
Алан Кемпбелл был доброй душой, никому не желавшей зла, но по временам он писал рецензии на книги по истории в одной уважаемой воскресной газете. В середине июня редакция прислала ему толстый труд под названием «Последние дни Карла Второго», посвященный политическим событиям периода 1680–1685 годов и подписанный К. И. Кемпбелл. Рецензия Алана появилась через неделю и содержала, между прочим, следующие слова:
«Нельзя сказать, что книга мистера Кемпбелла проливает новый свет на рассматриваемый вопрос, к тому же она не свободна от мелких неточностей. Вряд ли сам мистер Кемпбелл верит, что лорд Вильям Рассел не был осведомлен о заговоре в Рай Хаузе. Барбара Вильерс, леди Кастлмен, стала герцогиней Кливлендской в 1670 году, а не в 1680-м, как можно прочесть в книге. Не ясно, на чем основано поразительное утверждение мистера Кемпбелла о том, что указанная дама была невысокой женщиной с каштановыми волосами?»
В пятницу Алан вернул книгу в редакцию и забыл о ней, но ровно через девять дней в газете появилось адресованное ему ответное письмо из Харпендена, Хертфордшир. Оно заканчивалось так:
«Разрешите заметить, что утверждение, которое Ваш рецензент находит столь «поразительным», можно найти у биографа упомянутой дамы Штейнмана. Если Ваш рецензент не знаком с этой работой, ему наверняка стоило бы потрудиться заглянуть в Британский музей».
Это уже вывело Алана из равновесия.
«От всего сердца благодаря мистера Кемпбелла, — писал он, — за то, что тот обратил мое внимание на книгу, и без того, впрочем, мне известную, и сожалея, что приходится напоминать столь тривиальные вещи, я полагаю все же, что экскурсия в Британский музей была бы менее полезной, чем посещение Национальной картинной галереи. Там мистер Кемпбелл сможет увидеть портрет одной маленькой гарпии работы Лели. На портрете изображена весьма полная дама с волосами цвета воронова крыла. Можно, конечно, предполагать, что художник хотел польстить своей модели, но вряд ли можно поверить, что он изобразил блондинку темноволосой или что придворная дама хотела быть нарисованной более полной, чем была на самом деле».