Маргерит Юрсенар. Диалог в трясине. Одноактная пьеса

Лица

Сир Лоран

Брат Кандид

Пия

Первая служанка

Вторая служанка

Действие происходит в летний полдень во дворе ветхого замка в болотистых окрестностях Сиены.

Сцена I

Сир Лоран, брат Кандид.

Сир Лоран. Не сбились ли мы с дороги, брат Кандид?

Бpaт Кандид. Не думаю, монсеньер. Впрочем, никогда нельзя быть уверенным в том, что ты на верном пути.

Сир Лоран. Никогда раньше не ходил я этой дорогой… Никогда не видел этих владений. Но я ошибаюсь, быть может… Разве не здесь я запер ее больше десяти лет назад? Только что трижды ударил я в колокол у ворот. С третьим ударом дряхлая старуха, верно, экономка, выглянула в окно и кивнула мне. Но никто не вышел.

Брат Кандид. Полдень, сир Лоран. Все спят. Они выйдут, как только кончится сиеста. И в ожидании вам тоже надо отдохнуть здесь, в тени садовой ограды.

Сир Лоран. Спят… И она спит где-то там, в верхних покоях… Если только она жива еще… И все ж я не уверен, что это тот самый замок… Я знаю, там должны быть такие же рвы с водой, соединенные с болотистыми прудами… Возможно, раньше воздух не был таким ядовитым…

В этом доме родился мой отец. Здесь он взрослел, здесь овладел первой женщиной и победил первого врага. Сюда он часто возвращался один, словно хотел побыть наедине со своей юностью. Но никогда не позволял он мне сопровождать его, никогда и нигде не позволял мне быть рядом с ним…

Мой отец не любил меня.

Брат Кандид. Не думайте о грехах вашего отца, сир Лоран.

Сир Лоран. Да, мне больше пристало думать о своих. Ведь это мы виновны в том, что нас не любят.

Брат Кандид. Не об отце думаете вы, говоря так.

Сир Лоран. Знайте же, брат Кандид: все мы в нашей семье были очень строги к себе. Мы, мой отец и я, не прощали себе ни единой слабости. Мы подчинили свою жизнь жестким правилам, ревностно исполняли их, и некогда было думать о цели этого подчинения… Если ты суров к себе, то начинаешь быть таким же и с другими, забывая в конце концов, что юные сердца так хрупки… Ей было семнадцать лет. Я должен был помнить это… Вам есть уже семнадцать, брат Кандид?

Брат Кандид. Скоро исполнится, монсеньер. Я еще молод. Дай Бог мне жить и познавать жизнь.

Сир Лоран. А мне никогда не было семнадцати лет. В семнадцать я изучал римское право в университете Болоньи. Потом воевал. Сжигал деревни, названий которых не знал, служил князьям, чьи намерения так и остались для меня тайной. Когда же я вернулся домой, стареющий отец поручил мне управлять владениями. Там были пашни, виноградники. После Сиена воспользовалась мною так же, как отец, возложив на меня обязанности губернатора. Я жил для других или, по крайней мере, занят был другими.

Говорят, что летними вечерами молодежь гуляет за городом с цветами на шляпах. Я же никогда не носил цветов… Никогда, сколько помню себя, ни одна женщина не улыбнулась мне. Было время, мне улыбалась мать, но я едва помню ее. И когда я выбрал жену…

Брат Кандид. Никто не порицает вас, монсеньер.

Сир Лоран…И все-таки не похоть заставила меня взять такую юную. Конечно, случается так, что нечто постыдное, неосознаваемое нами, требует удовлетворения, и мы совершаем поступки, не отдавая себе в них отчета. Но тогда ведь и виновных нет: нельзя отвечать за то, что Бог укрыл от нас. И потом, я думаю, мы все упрощаем, когда в ошибках видим лишь вожделение, как будто наши тела состоят из одного только органа, а инстинкты устремлены к пороку. Я знаю, желание может быть непреодолимым, но есть вещи более страшные. К примеру, гордыня — вот преступление праведных.

Я выбрал такую юную, потому что она была безупречна. Мне казалось, я достоин жены непорочной… И послушной. Я почитал себя достаточно мудрым, для того чтобы руководить ее жизнью, и уже видел ее в моем доме, в свете зажженной лампы, подобную тем женщинам на картинах в алтаре, с младенцем на руках… Однако меня пугала ее молодость. Я никогда не был молод и мог видеть в юности лишь опасный изъян.

Рядом с ней я скоро понял, что юность — это не только отсутствие прошлого, чистая страница, где я мог бы тщательно начертать линии строгие, во всем подобающие моей чести. Юность — это изобилие будущего, пустота, где кроются все возможности жизни. Точно корзина, которую нужно доверху наполнить плодами, словно ладони, открытые для всех сокровищ мира и отвергающие мою милостыню. Вот чего я страшился тогда, и, защищая от юности, окружил ее одиночеством. Я не знал, что одиночество в ее возрасте может быть только ожиданием. Ожиданием греха, брат Кандид.

Брат Кандид. Не думайте больше, сир Лоран, о грехах вашей жены.

Сир Лоран. И потом, когда в наказание я навсегда замкнул ее в одиночестве, ее ожидание превратилось в сожаление. Я добился лишь того, что она стала пленницей не раскаяния, но сожаления.

Но я не должен думать об этом: ненависть вновь одолевает меня.

Брат Кандид. Думайте лишь о собственном покаянии, сир Лоран.

Сир Лоран. Довольно наставлять меня, брат Кандид. Слова слетают с ваших губ, но достигнув меня, они теряют смысл… Бог никогда не помогал мне. Знаю, я не достоин его помощи.

А ведь распутники имеют жен подобных чистой воде, что утоляет жажду в похмелье, и расточители находят в них неиссякаемые сокровища. Но Бог никогда не помогает тем, кто силится быть справедливым. Он подвергает их испытаниям. Или же, быть может, он один желает быть справедливым. Я мог бы встретить женщину с душой, озаряющей все вокруг, подобно светильнику, с душой надежной, словно крепкое плечо. Она помогла бы мне нести груз добрых дел. Ведь добро, теперь я это знаю, бывает тяжелее тысячи грехов. Но у этой женщины не было души.

Брат Кандид. Таковы, монсеньер, души большинства женщин, они не могут быть опорой никому.

Сир Лоран. О, вы не знаете женщин… Они исповедуются вам и, может быть, признаваясь в прегрешениях, находят в этом удовольствие, словно втайне обнажаются перед вами. Но вы не знаете их, потому что ни о чем не просите. Их знает тот, кто умолял, тот, кто от них зависел… А вам никто не нужен, кроме единственной, Непорочной.

Брат Кандид. Нет, я знаю их. В моем селении девушки, собравшись у источника, говорят о любви так, словно в мире ничего другого нет. А старухи греются в лучах солнца, своего последнего друга.

С начала времен женщины готовят еду, стирают грязное белье, вынашивают детей и хранят любовь. И при этом они остаются юными, как заря. Они любят. Когда же любовь уходит, они забывают о ней, а не могут забыть — умирают. И это гак просто. Все живущие в мире и сам Господь покоились когда-то в темной глубине под горячей звездою их сердца.

Они не думают, но любят. А если возненавидели, так это потому, что полюбили другого. Они не ведают сомнений. Даже самые бедные из них выкармливают своих детей: они знают цену жизни. Мир держится на терпении женщин и труде бедняков. Они, в отличие от нас, не различают добра и зла. Но, может быть, Бог поступает так же. Я в этом уверен, ведь он молчит. Они говорят, но речи их нежны и не мешают нам молчать. И Господь всегда рядом с ними, даже с самыми недостойными.

Сир Лоран. Подумать только, что вот уже двенадцать лет она здесь… Подумать только, что это я заставил ее пройти весь путь пешком, словно воровку. А она и была такой. Она украла мое доверие… Страшная дорога… Дорога под солнцем… И сегодня весь долгий путь я говорил себе: она умерла, наверно. Быть может, я никогда не увижу ее. Она мертва и смертью отомстила мне.

Брат Кандид. Если она и умерла, монсеньер, то придет день, и вы вместе предстанете пред Господом.

Сир Лоран. Мне кажется, я не смогу умереть, если умерла она. А я хотел бы умереть скорее. Для того и привел в порядок все дела. Вы это знаете, я хотел сделать свою жизнь лучше, как когда-то пытался оросить эти скудные земли…