Когда мы спускаемся с крыши, уже смеркается. Все «как в Венгрии в пятьдесят шестом», но, как и в Венгрии в пятьдесят шестом, все вступает в более мрачную стадию. Баррикады из шин охвачены огнем, и в темно-синее небо поднимается отвратительный черный дым. Угрюмые лавочники собирают за баррикадами коллекции бутылок, наполненных бензином. Признаков появления армии по-прежнему нет. С одной стороны, убито слишком много французских полицейских, и десантники уже не решаются заявить о своем переходе на сторону мятежников. С другой стороны, кругом слишком много мятежников, и войска пока не решаются предпринять попытку снова взять город под свой контроль. Никто не знает, что будет дальше. Неодолимый Страх овладел народом.

Пока мы осторожно пробираемся к Бельвилю, меня вновь поражает способность революции порождать беспорядок. Разорванные знамена, лужи крови и бензина, накрытые газетами трупы арабов — жертв беспорядочного линчевания. Да и обычные отбросы, которые не убирали с тех пор, как началась забастовка, вываливаются из переполненных мусорных ведер и мешков. Крысы уже появились на улицах — и здесь, и в Константине, Филипвиле, Оране.

Глава двадцать первая

«Gotterdammerung» отложили. Губернатор города Алжира ввел комендантский час. В обращении по радио и телевидению де Голль призвал армию и народ занять твердую позицию. Когда француз стреляет во француза, тогда «Франции на глазах у всего мира наносится удар в спину», но «для француза ничего не потеряно, если он воссоединяется со своей матерью», и фактически военный переворот так и не осуществляется. Погода портится, и люди постепенно покидают баррикады. Над городом клубятся грозовые тучи, и размытые дороги с их крутыми подъемами превращаются в опасные шлюзы. Наконец появляется армия, чтобы помочь лавочникам разобрать баррикады. Комендантский час отменен, но слишком поздно для постановки последней части цикла «Кольцо». Тем не менее о предстоящем приеме у де Серкисянов в честь приглашенных исполнителей объявлено в «Gazette d’Algerie».

Утром в день приема я пробуждаюсь от странного сна. Мне снилось, будто мы с Шанталь — близнецы, стиснувшие друг друга в объятиях в коконе, отложенном крылатым существом с человеческой головой и брошенном качаться на волнах бухты Алжира. Потом резко опускается тяжелый красный занавес, и больше ничего не видно. Вот и весь сон. Живи я и в самом деле внутри некой оперной мелодрамы, то, придя сегодня вечером на виллу, пожалуй, действительно обнаружил бы, что мы с Шанталь близнецы. Я был бы тем из них, кого сразу после появления на свет похитил странствующий бедуин. На вилле меня узнала бы по родимому пятну старая кормилица Шанталь. Она рассказала бы обо всем Морису и хору собравшихся гостей, а я отказался бы от своих кровожадных замыслов, но слишком поздно, ибо Шанталь уже выпила бы яд. Хотя этот сон вселяет в меня дурные предчувствия, толковать сновидения мне недосуг, и к тому же я сам стремлюсь к весьма гнусной цели.

Мы с Нунурсом действуем друг другу на нервы, да и в квартире после того, как испортилась погода, стало очень холодно, а отопления нет. Нам нечем заняться, кроме как чистить свое оружие. Мой верный старый «ТТ» по-прежнему при мне, однако в обойме сталось всего три патрона. Меня терзают сомнения. Не могу представить себе, как снова встречусь лицом к лицу с Шанталь и возьму ее на мушку. Впрочем, дело не только в этом. Я уже не уверен в том, из каких побуждений отправляюсь сегодня на виллу. Не сказал бы, что считаю себя жертвой темных подсознательных сил. Да и вообще нет никаких оснований полагать, что существует такая штука, как подсознание. Это плод буржуазной мысли девятнадцатого века. Благодаря ему доктора богатеют, а буржуа думают, будто заслуживают к себе большего внимания, чем могли когда-либо предположить. Нет, никакого подсознания! Однако если рассматривать мою проблему с объективной, материалистической точки зрения, то возникает вопрос простого сексуального желания.

Если верить арабскому фольклору, то существует такая штука, как магнитное мясо. В море плавает некая рыба, притягивающая к себе жертв посредством своего намагниченного тела. Возможно, нечто подобное происходит со мной и Шанталь. Чем бы ни была занята голова, все равно мясо тянется к мясу. Это патология…

Наконец — если мы договоримся не спеша прогуляться до виллы — пора собираться. Оперная экипировка еще при нас, хотя оба костюма сильно помялись, а Нунурсов слегка испачкан. Нунурс украл зонтик, и, прижавшись под ним друг к другу, мы поднимаемся в гору по дороге, идущей мимо казино, и подходим к вилле Серкисянов. У ворот стоит полицейский фургон, но жандармы не намерены останавливать людей в смокингах, даже очень мятых и мокрых. Вдоль подъездной аллеи выстроились угрюмые вооруженные корсиканцы. У входа я размахиваю перед носом у охранника Раулевым приглашением и резко показываю большим пальцем на идущего позади Нунурса:

— Мой телохранитель.

Охранник не дает себе труда внимательно рассмотреть карточку, и мы входим. У самого порога стоит Паоли, Морисов мажордом, поджидающий вновь прибывших, чтобы пожимать им руки и показывать дорогу к напиткам.

— Месье Руж, — говорю я, самодовольно поглаживая бороду. Паоли явно озадачен. Возможно, ему знакомо мое лицо, но он никак не может вспомнить, где меня видел. Наконец, нерешительно:

— Разумеется. Очень мило с вашей стороны, что вы пришли.

— На вашем месте я бы не стал подавать руку моему телохранителю. У него довольно крепкое рукопожатие.

Паоли восхищенно взирает на Нунурса. Я уверен, что в доме Мориса для Нунурса нашлась бы работа. Нунурс, глядя на Паоли, свирепо скалит зубы.

— Ну, в таком случае не буду, но разрешите мне предложить вам обоим выпить.

— Я выпью джина, а ему — фруктовый сок.

Он провожает нас к стойке, за которой занят приготовлением сложных коктейлей чернокожий официант. Мы получаем наши напитки, а Паоли снова зовут к двери. Я возбужден и в то же время предчувствую недоброе. Похлопывая себя по бедру, дабы убедиться, что пистолет еще на месте, я замечаю, что у меня началась эрекция. Я поворачиваюсь лицом к гостям. Насколько мне известно, это не костюмированный бал, но я вижу здесь множество клоунов. Явно пожилые представители золотой молодежи, алкоголики-землевладельцы, государственные служащие, удалившиеся от дел после Виши, офицеры, вышедшие в отставку, чтобы стать профессиональными наемниками, и целая мафия знатных дам, которые заправляют крупнейшими в этих краях благотворительными обществами. Некоторые из них выставляют напоказ галстучные булавки или броши Верцингеторикса. Да и вообще у многих гостей грудь в орденах. Правда, Железного креста я пока ни у кого не вижу, зато присутствует человек с моноклем и дуэльными шрамами. Шанталь нигде не видно.

Когда мажордом возвращается к стойке с двумя вновь прибывшими, я его окликаю:

— Эй, Паоли! Где же очаровательная хозяйская дочь, Шанталь? Кажется, так ее зовут? В прошлый раз я был очень рад с ней познакомиться.

— У Шанталь разболелась голова, и она прилегла наверху, но попозже обещала спуститься.

У Паоли и у самого довольно страдальческий вид. Не знаю почему, но я уверен, что он лжет.

— А где наш хозяин, Морис?

— Ухаживает за Шанталь.

Помолчав, он продолжает:

— Однако разрешите мне познакомить вас с некоторыми гостями.

— Это не обязательно. А вон там, часом, не Криста Маннерлинг? Пойду-ка я ей представлюсь.

Нунурс отходит и прислоняется к стене, а я направляюсь к Кристе Маннерлинг. Груди у Кристы (Фрейя в «Золоте Рейна» и Брунгильда в «Валькирии») напоминают покрытые слезинками головки сыра. Только богатое общество могло бы произвести все первосортное мясо, втиснутое в корсет этой дамы. Я пробираюсь сквозь собравшуюся вокруг нее толпу внимательных слушателей. Мне нечего ей сказать. Я просто хочу тихо, не привлекая к себе внимания, постоять среди этих людей и продумать свой следующий шаг. Я знал, что попасть сюда будет легко. Выбраться отсюда будет трудно, и я еще не знаю, как это сделать. Один выстрел в стенах виллы — и сад будет кишеть полицейскими и Морисовыми громилами. Может быть, даже хорошо, что Шанталь лежит сейчас на кровати у себя наверху, где можно, воспользовавшись случаем, убить ее без шума.