Были и свои планы во Дворце на этот зал.

Короче: всё оказалось очень непросто. Но я была убеждена: Вечер состоится, и эта внутренняя уверенность придавала силы и внушала спокойствие.

Итак, после бесконечных обзвонов, согласились участвовать в Вечере очень хорошие люди:

– Юрий Никулин, – я ему позвонила первому.

– Ролан Быков, – он согласился сразу же. Но когда я ему предложила вести этот Вечер, Ролан Антонович предложил сначала встретиться с ним в Доме кино. Мы встретились, я показала ему сценарий Вечера, он его тут же прочёл, ему понравилось. Он согласился вести Вечер. Он сказал: «Для Лёни я всё сделаю!» Ещё я ему подарила свою книгу стихов «Лунные цирки». Быков в то время готовился снимать «Чучело», съёмки намечались осенью, в Твери. Ролан Антонович оставил мне свой телефон и просил звонить ему, когда всё будет готово – чтобы он освободил от съёмок день.

– Михаил Козаков, согласился с радостью.

– Василий Лановой, с радостью.

– Белла Ахмадулина, с оговорками. Но скорее да, чем нет.

– Елена Камбурова, с удивлением: «Но мы практически не были с ним знакомы, – сказала она. – Мне и рассказать-то нечего…» – «Вы споёте песни о цирке. Я уверена, они бы ему понравились…» Короче – согласилась.

– Любовь Стриженова. Вообще-то, я зазывала Олега Стриженова, это – самый близкий друг Енгибарова. Но он решительно отказался, сказал, что вообще давно не выступает уже нигде. Но согласилась его жена – Любовь Стриженова, тоже актриса.

– Лидия Савченко, актриса Театра на Таганке.

– Сергей Каштелян, преподаватель пантомимы из Циркового училища, любимый учитель Енгибарова.

– Александр Мирзаян, бард.

– Сергей Крылов, бард.

– Юрий Медведев и Аида Чернова, артисты пантомимы из Тетра на Таганке.

– Борис Бреев с победителями конкурса молодых клоунов имени Енгибарова.

Очень хотели участвовать в Вечере, но не смогли по причине гастролей, спектаклей и съёмок – Нина Русланова, Слава Полунин и Константин Райкин.

Ещё надо было узнать, не хочет ли выступить Ядвига. У неё как раз появился телефон.

Звоню ей: говорю про Вечер и о том, что хочу подарить ей книгу. А у неё, оказывается, родилась дочь! Назвали Лизой. Я поздравила её, я была так рада за неё! Но на другом конце провода почувствовала замешательство, а потом – быстрый, тихий монолог Ядвиги:

– Маша, прости, муж не любит, когда мы с тобой общаемся, после этого он устраивает мне сцены ревности, ты для него – напоминание о моей прошлой жизни, он до сих пор ревнует меня к Лёне, и когда мы с тобой общаемся, даже если мы говорим о чём-то другом, ему кажется, что мы всё равно говорим о Лёне… Прости меня.

– Я всё поняла, Яся, прости и ты меня.

– Я тебе благодарна за всё, за твои стихи о Лёне, я многие знаю наизусть, они утешают меня, когда мне плохо…

– Спасибо, Яся. Я тебя люблю. Желаю вам с Лизой счастья.

Я повесила трубку, и у меня было такое ощущение, что я сейчас рассталась с любимой сестрой. Навсегда… (Так оно и было.)

Ещё когда я работала с Енгибаровским архивом в ЦГАЛИ в прошлом году, я выписала несколько адресов и телефонов из его записной книжки. Среди них был телефон его тёти – Евгении Андриановны Бобарыкиной (младшей сестры его матери). Но до этой весны позвонить ей не решалась. Что сказать, зачем звоню? А тут – подготовка Вечера памяти, есть повод. Звоню Евгении Андриановне… Волнуюсь ужасно. Захочет ли она со мной, незнакомым человеком, общаться?…

Но после первой же моей фразы насчёт Вечера памяти, она сказала:

– А вы не хотите ко мне приехать?

– Конечно, хочу! А когда можно?

– Да хоть сейчас!

Через полчаса я уже входила в её подъезд на Мещанской улице…

Голубоглазая, моложавая, приветливая женщина открыла мне двери. Пригласила в комнату. И тут же стала выкладывать на стол свои сокровища: Лёнины фотографии, его публикации, рукописи… И рассказывать, рассказывать, рассказывать… Она оказалась удивительно открытым и словоохотливым человеком.

– Я очень рада, когда кто-то вспоминает о Лёне и приходит. Я готова всё показать и всё рассказать, что знаю, и что помню…

После смерти Лёниной мамы, Антонины Андриановны, Евгения Андриановна осталась, по сути, главной хранительницей Лёниного наследия. Хотя, по совету друзей, большую часть папок она всё же передала на хранение в ЦГАЛИ.

– Просто мне негде было это всё хранить, – сказала она.

И действительно: она жила с мужем и взрослой дочерью в маленькой двухкомнатной квартирке со смежными комнатами. Два шкафа фактически были забиты Лёниными материалами. Евгения Андриановна была не просто Лёниной тётей, она была его крёстной матерью. Она рассказала, как Лёню крестили в храме Нечаянной Радости, который находился как раз напротив их дома в Марьиной Роще… У них, тёти и её племянника, была не очень большая разница в возрасте, и они всю жизнь были друзьями. Именно она, тётя Женя, преподаватель русского языка и литературы, привила своему племяннику любовь к литературе.

– Во время войны мы в эвакуацию не уезжали, – рассказывала тётя Женя. – А жилось очень голодно. И многие, кто жил на окраине, как мы, сажали огороды. И мы тоже. Я тогда ещё не замужем была, молодая, жила в семье старшей сестры Тони. И вот мы ходили с Лёней на этот огород: пропалывать грядки, окучивать… И пока идём туда по жаре, а идти было далеко, чтобы ребёнок не заскучал, я ему по дороге что-нибудь рассказывала. Особенно Лёня любил «Витязя в тигровой шкуре». Он мог его слушать сто раз подряд! Я заканчиваю, а он тут же просит: «А теперь расскажи сначала!» Так он полюбил поэзию. Потом уже сам, во взрослом возрасте, пристрастился к французской поэзии, к философии… Потом, после войны, я вышла замуж и переехала вот в эту квартиру. Лёня часто, когда приезжал с гастролей, забегал ко мне… Мы всю жизнь с ним дружили. Всегда про всё рассказывал, советовался…

И я представила: он приходил в эту самую квартиру, в которой находилась сейчас я, и сидел за этим самым столом… Фантастика!

– А ещё он приходил ко мне мыться, – рассказывала, смеясь, тётя Женя.

– Мыться?

– Ну, да! В Марьиной Роще удобств ведь не было никаких. Так он приходил ко мне, благо, мы близко достаточно живём. Точнее – жили… Так вот: раздаётся звонок в двери, открываю – за дверью стоит Лёня, босой, башмаки прижимает к груди, спрашивает жалобно: «Баня сегодня работает?» Комик, что с него взять!… – смеётся белозубо тётя Женя.

Она вынимает папки с фотографиями, раскладывает на столе:

– Это Лёня с родителями… На Тоне здесь лица нет, она ещё не оправилась после смерти дочери.

– После смерти дочери?…

– Да. Девочка умерла младенцем…

– Стало быть, у Лёни была сестра?

– Была. Да только недолго.

Меня при этих её словах как будто обожгло сердце: у Лёни была сестра! Так вот оно что!… Вот всё и разъяснилось… Загадка наших с ним отношений. Просто я была ему сестрой…

Ещё тётя Женя рассказала о Лёниных братьях. Оказывается, у него два брата по отцу, но от разных матерей. Старший, Михаил, художник, живёт в Одессе. А средний, Рачик, в Ереване. Режиссёр. Фамилия у него – Капланян, а отчество – Никитович, потому что его усыновил отчим. Но они с Лёней всю жизнь общались. Когда ещё отец был жив, старшие сыновья приезжали в Марьину Рощу. Михаил, увидев, какой Лёня хлипкий и болезненный растёт, сделал для него турник во дворе и научил Лёню обтираться снегом…

…А ещё тётя Женя показала фотографии Лёниной свадьбы. Он такой смешной на них… Совсем молоденький, мальчишка почти, тощий, испуганный, одни глаза на лице. И нос. А женщина, что стояла рядом с ним, казалась и старше, и опытнее. Так, ничего особенного… И что он в ней нашёл?…