Он не договорил и опять повернулся к окну, видимо, давая мне осознать содеянное. Я сник, и шепотом произнес:

— Он скончался?

— Да жив он! — радостно выкрикнул переводчик, но, поймав злой взгляд инспектора, торопливо заговорил на шведском. Из его монолога я понял, что негуманно держать подследственного в неведении и что это может привести к психической травме. Следователь укоризненно посмотрел на моего защитника и жестко бросил:

— Вам следует лишь переводить мои вопросы. Не комментировать, не высказывать собственного мнения, не помогать подследственному, а только переводить.

— Извините, — пробубнил бывший соотечественник.

Инспектор поднял трубку телефона и поинтересовался результатом служебного расследования. Я внутренне ликовал — сокамерник жив, и удача опять улыбнулась мне.

— Предположим, что это была самозащита, — сменил тон полицейский. — Меня интересуют детали вашей схватки.

Я расписал ночной эпизод. Собеседник не перебивал меня и внимательно слушал.

— Здесь два варианта объяснения его поступка, — проговорил я в заключении. — Либо он был пьян и не ведал, что творил. Либо он получил задание устранить меня.

— Тут вы ошибаетесь, — прервал меня инспектор. — Есть третий вариант — вас пытались изнасиловать.

— Как? — изумленно воскликнул я. — Я ведь не девушка!

— А его девушки не интересуют, — бросил следователь. — Его интересуют мальчики…

— Но я далеко не мальчик!

— Словом, подследственный Маслов страдает педофилией.

— Тогда зачем он душил меня? Врач, который утром осмотрел мою шею, обнаружил следы его пальцев. Надеюсь, что этот факт зафиксирован в протоколе? Зачем он попытался накрыть мое лицо подушкой?

Инспектор пропустил мимо ушей мои слова и продолжил:

— Господин Маслов объясняет свое поведение следующим образом. Он был уверен, что и вы — гомосексуалист. Поэтому, опьянев, потерял контроль и решил удовлетворить свою страсть. А вы охладили его любовный порыв ударом бутылки. За это вас можно подвести под статью, но господин Мас-лов почему-то претензии не предъявляет. Почему? С этим следует разобраться. А пока возвращайтесь в камеру.

Время медленно капало минутами, а меня никто не тревожил. И это томительное ожидание изморило меня. Я то вскакивал с топчана и нервно расхаживал по камере, то мысленно обдумывал сюжет, то проваливался в дрему.

Было около семи вечера, когда заскрежетал дверной замок и меня повели к следователю. Когда переступил порог кабинета, был приятно удивлен. Рядом с инспектором стояли мои коллеги Эльза Вольф и Карл Стива и, увидев меня, заулыбались. Я сразу же ощутил, что повеяло свободой.

— Заморили тебя, дорогой, — стрельнув на меня волшебными глазенками, проворковала Эльза. — Но все позади… Все позади.

Мы подняли на ноги всю прессу, провели гигантскую работу и нашли свидетелей, которые подтвердили твою невиновность.

— Слава Богу, — судорожно выдавил я, пытаясь смахнуть слезу.

— Не плачь, дорогой, — она чмокнула меня в щеку и протянула салфетку. — Журналисту полезно изучить места заключения изнутри. Так сказать, на собственной шкуре познать все тягости тюремного бытия! Я давно мечтала попасть за решетку, чтобы познать арестантский мир, но мне не везло.

— Ты считаешь, что мне повезло? — хрипел я.

— Эльза, — раздался голос Карла. — Ты видишь, что он в полуобморочном состоянии. Оставь его в покое.

Мне действительно было плохо: голова раскалывалась, перед глазами проплывали круги, глаза слезились, губы дрожали. Временами мне и в самом деле казалось, что черепная коробка вот-вот треснет. Карл шагнул к столу, налил минералку и протянул мне стакан. Я залпом осушил содержимое, глубоко вздохнул и проговорил дрожащим голосом:

— Значит, я не виноват.

— Разумеется, дорогой! — воскликнула Эльза и повернулась к Карлу. — Пусть инспектор подтвердит, что наш коллега не имеет никакого отношения к убийству. Пусть подтвердит, что с него снимаются все подозрения и он свободен.

Инспектор слушал взволнованный монолог, слегка кивал головой и отвечал лениво, как бы нехотя. Потом сел в кресло напротив меня, но смотрел не на меня, а куда-то в сторону, словно где-то там, в стороне, стоит невидимый оппонент, с которым он продолжает мысленно советоваться. Потом молча поднялся и подошел к окну. Видимо, окно было его любимым местом в кабинете. В голубых глазах сквозила пустота и полное безразличие к моей судьбе.

Факт и комментарий.

Я направлялся в университетскую больницу Худдинга в надежде побеседовать с профессором Бо Бризмаром. Именно он в эти трагические дни возглавил Центр спасения, куда доставлялись пассажиры и члены экипажа парома «Эстония». Именно здесь их допрашивали и составлялись протокольные записи. Именно сюда привезли сестер Вейде.

Что я знал о профессоре Бризмаре? В Швеции он считался одним из самых крупных экспертов, связанных с чрезвычайными происшествиями. Его научные труды были посвящены и аварии на Чернобыльской атомной станции, и другим ЧП европейского масштаба. Он слыл известным ученым, обладал великолепной памятью, когда говорил о крупных катастрофах, но проявлял редкую забывчивость, когда речь шла о гибели парома «Эстония».

— Господин Бризмар, вы помните симпатичных сестер-близнецов Вейде, которых привезли в вашу больницу спасатели?

— Там было множество народа, и царил такой хаос…

— Спаслось-то всего лишь 127 пассажиров, и большинство из них оказались в финских клиниках. В вашу больницу поступило не так много спасенных. А вот погибло очень много — 852 человека!

— Это ужасно, — скорчив трагическую мину, соглашается профессор.

— Родители Вейде обратились в ваш центр по поводу своих дочерей, и старшая медсестра уверенно сообщила, что сестры живы и здоровы и сейчас с ними беседуют представители Центра спасения. А потом оказалось, что их фамилии из списка спасенных исчезли. Девушки лежали в палате, им давали лекарства, с ними беседовали врачи и санитарки. И вдруг весь медперсонал больницы вычеркнул их из своей памяти?

— Это было время хаоса, — повторил профессор, — но уверяю вас, ложная информация из центра не распространялась. Если официально сообщили, что их не было в нашей больнице — значит, не было! Извините, — неожиданно заторопился он, — меня ждут пациенты.

ТАЛЛИН. ОКТЯБРЬ 1994 года. ИГОРЬ КРИСТАПОВИЧ

Он видел на телеэкране трагические фрагменты катастрофы и не верил своим глазам. В сводках новостей мелькали изнуренные лица спасенных пассажиров, трупы, выуженные из воды и завернутые в брезент…

Шведский премьер-министр Карл Бильдт в интервью корреспонденту теленовостей официально заявил, что паром утонул по техническим причинам. Игорь не верил его словам, ибо догадывался об истинной причине гибели судна. Да что догадывался — точно знал!

Жаркой волной хлынула разноголосица версий. Майор на связь не выходил. Своего телефона он не оставил, пообещав, что сам будет звонить. Сергей Петров тоже молчал. Скорее всего, он утонул. Получается, что вся тщательно подготовленная операция закончилась грандиозным провалом! А это означает гибель для всех действующих лиц провального спектакля, в том числе и для него. Те, кто совершили акт преступления, будут убирать всех свидетелей — таков закон криминального мира и государственных секретных служб.

Ночи превратились в кошмар. Утром ему стоило больших трудов, чтобы привести себя в порядок, прежде чем отправиться на службу. Там он пытался обрести спокойствие — аккуратно выполнял свои служебные обязанности, непринужденно болтал с друзьями. Только внутри ни на секунду не утихала буря. Буря, вызванная то ли моральной ответственностью за погибшие души, то ли страхом за собственную жизнь.

В тот ноябрьский вечер погода стояла слякотная — дул ветер с моря, и струи дождя били совсем косо, штрихуя тонкими линиями серое небо. Игорь сел в машину и включил фары. Сноп света вырвал из мглы купол черного зонтика, из-под которого выплыло лицо майора. И не в воображении, не в полудреме, а наяву, при ярком свете автомобильных фар. Гость глазами показал на дверцу салона, которую Игорь поспешно открыл. Майор опустился на сиденье, аккуратно скрутил мокрый зонтик, положил под ноги и внимательно посмотрел на бывшего коллегу. Игорь сразу же отметил плохой вид россиянина: лицо иссиня-бледное, в запавших глазах какая-то дымка, уголки губ подрагивали.