С дубинками более или менее ясно, но вот как ранжировать писателей — до сих пор непонятно.
Уже давно литература перестала быть главным искусством, уже давно закончилась эпоха писательских союзов…
А форму писателям дали поносить — большая часть надела её, став военными корреспондентами: если не на финской войне, так на Отечественной.
Впрочем военно-подчинённая общность писателей на этом не кончилась — уже когда они сняли настоящую форму после войны, им предложили новую специальность.
Никита Сергеевич Хрущёв на Третьем съезде советских писателей в 1959 году говорил: «…Писатели — это артиллеристы. Писатели — это артиллерия… Потому что они ощущают, так сказать, пульс — суть нашей эпохи. Они прочищают мозги тому, кому следует… Чтобы вы, артиллеристы, промывали мозги своей артиллерией дальнобойной, но не засоряли!» Так это звучало на деле.
Это цитаты редкие, но выражения в них удивительно плодовитые, укоренившиеся в языке, — поэтому стоит процитировать Хрущёва более полно, чтобы понять его стилистику и стилистику тех определений, которые он давал людям.
В книге Хрущёва «О коммунистическом воспитании» напечатана его речь «Служение народу — высокое призвание», произнесённая на Третьем съезде писателей 22 июля.
Там есть идея о писателях-артиллеристах, но написано это более аккуратно:
«Многие из вас сами участвовали в боях, и вы знаете, что без артиллерии почти невозможно пехоте прорвать укрепления противника без крупных потерь, что всегда перед наступлением проводится артиллерийская подготовка, на которую расходуется большое количество снарядов, в зависимости от того, как укреплены позиции противника. Здесь присутствует маршал Малиновский, он может это подтвердить.
Думаю, товарищи, что в нашем общем наступлении деятельность советских писателей можно сравнить с дальнобойной артиллерией, которая должна прокладывать путь пехоте. Писатели — это своего рода артиллеристы. Они расчищают путь для нашего движения вперёд, помогают нашей партии в коммунистическом воспитании трудящихся.
Три дня тому назад я принимал американцев. Был среди них один старый человек — судья. Он выступил в конце беседы и сказал: спасибо, господин Хрущёв, за беседу, я очень доволен, и все мы довольны пребыванием в Советском Союзе. Мы очень много увидели, а я лично особо вас благодарю. Боюсь, что, когда я вернусь и буду рассказывать друзьям о своих впечатлениях, некоторые скажут, что, наверное, русские „промыли мозги старому судье“.
Буквально так и сказал. Неплохо сказано. Так вот, товарищи, нужно, чтобы вы своими произведениями „промывали людям мозги“, а не засоряли их. Сейчас на вас, писателей, ложится особая ответственность.
Вы знаете, товарищи, что когда артиллерия подготовляет наступление и сопровождает в наступлении пехоту, то она стреляет через свои боевые порядки. Поэтому надо уметь бить точно, бить по противнику, а не стрелять по своим»{196}.
Однако мы помним, что писателей (или вообще тех, кто подпадал под определение «художественная интеллигенция») Никита Сергеевич называл «автоматчиками партии». Автоматчики заменили артиллеристов.
К примеру, на XXII съезде Коммунистической партии Украины говорилось: «Никита Сергеевич наших писателей назвал автоматчиками прицельного огня. А, как известно, автоматчики не ездят позади армии, их место всегда впереди, они не боятся дороги, не боятся мин и вражеского оружия»{197}.
Есть ещё одна любопытная цитата из той же речи Хрущёва на Третьем съезде советских писателей:
«Некоторые из литераторов рьяно ринулись на дот „противника“, и, выражаясь языком фронтовых терминов, их можно было бы назвать автоматчиками. Они действовали активно и смело, не страшась трудностей борьбы, идя им навстречу. Это хорошие качества. Люди, выступавшие активно в такой борьбе, сделали большое и важное дело. Теперь эта борьба осталась позади. Носители ревизионистских взглядов и настроений потерпели полный идейный разгром. Борьба закончилась, и уже летают, как говорится, „ангелы примирения“. В настоящее время идёт, если можно так выразиться, процесс зарубцовывания ран. И те из литераторов, которые тогда со своей „точки зрения“ хотели рассматривать наше советское общество, теперь стремятся поскорее забыть о том, что они допускали серьёзные ошибки.
Надо, по моему мнению, облегчить этим товарищам переход от ошибочных взглядов на правильные, принципиальные позиции. Не следует поминать их злым словом, подчёркивать их былые ошибки, не надо постоянно указывать на них пальцем. Только польза будет для общего нашего дела. Напоминать об этом не надо, но и забывать тоже не следует. Как говорится, следует на всякий случай „узелок завязать“, чтобы при необходимости посмотреть и вспомнить, сколько там узелков и к кому эти узелки относятся.
Среди литераторов находятся ещё отдельные люди, которые хотели бы напасть на „автоматчиков“, выступавших в разгар идейной борьбы против ревизионистов наиболее активно, отстаивая правильные, партийные позиции. Кое-кто, видимо, хотел бы представить дело так, что во всём виноваты именно эти товарищи, Но это, конечно, в корне неправильно. (Аплодисменты.) На всякий случай узелки завязать и в карман положить с тем, чтобы когда нужно будет вытащить и посмотреть, сколько там узелков и к кому эти узелки относятся. Но теперь есть такое явление — мы видим и чувствуем это в ЦК — некоторые хотели бы теперь напасть на этих автоматчиков от литературы и от партии… <…>
Нет уж, голубчики, это неправильно. Например, кто борется? Если это „автоматчики“ в пылу азарта, а это бывает — когда драка начинается, а кто из вас в детстве не участвовал в драке, когда сходятся в бараке стороны, а я видел драку русскую, когда орловские идут против курских, это было настоящее сражение, даже места занимали посмотреть эту драку, какие берут, орловские или курские!..»{198}
То есть часть артиллеристов оказалась автоматчиками.
Это были довольно странные превращения.
Из Пастернака не вышло артиллериста. Он был какой-то нестроевой.
Шкловский не был автоматчиком. Не сказать, что не пробовал, но как-то у него не получалось.
Миновала оттепель, подошло время лёгких заморозков.
Но тем, кто помнил адскую жару и лютый холод 1930-х, было с чем сравнивать.
Тем не менее пока литература оставалась одним из главных, если не самым главным искусством.
Причём русская литература уже начинала кормиться прошлым — славные имена мёртвых были в цене.
В особой цене были свидетели этого прошлого.
Глава двадцать пятая
БОЛЬШОЙ НОС ТЕРРОРА
Дом этот страшен своей серой громадой. В нём много боялись и страх проступил на стенах.
В 1937 году был достроен писательский дом в Лаврушинском переулке.
Через три года Эйхенбаум напишет Шкловскому: «Трое нас, трое вас. Господи, помилуй нас. Помнишь ли ты, что номер твоей квартиры 47, моей 48, а Юры — 49? Это поразило меня раз и навсегда»{199}. Юра — это Тынянов.
На этом доме до недавних пор висела одна мемориальная доска — критику Юзовскому[100].
Видимо, их могло быть так много, что невозможно было сговориться, сколько.
Но год, с которого начиналась история этого дома, был особый.
Ведь в любое время есть этот выбор — между свободой и смирением, между задачей ближнего времени и перспективой. Всегда много говорят о нравственном выборе «предать или не предать» и куда меньше о том мелком насилии над собой или ближними, что лежит вне борьбы с какой-нибудь страшной структурой. Тем государством, которое в описании Виктора Шкловского всегда, во все времена и у всех народов не понимает человека.