Он приехал в деревню, оставив работу и друзей и никому не сообщив об этом, в надежде если не победить любовь, то хотя бы излечиться от ее мук. Хотел заглушить боль в сердце и обрести способность вновь жить обычной жизнью с ее неизбывными страданиями. Но произошло нечто другое. Вдали от города и его обитателей, от пыльного и отравленного воздуха та жизнь постепенно стала забываться, оставляя место одной лишь любовной горячке, завладевшей им с новой силой. Леса вокруг источали один только Людин аромат, дни своим бледным светом не освещали перед ним в этом мире ничего, кроме Людиного лица, а ночами все погружалось во мрак и засыпало, кроме любовной тоски по Людмиле. Когда неподалеку от дома над замерзшей рекой свистел ветер, Максиму Николаевичу казалось, что он слышит стон Люды, изнемогающей под тяжелым мужским телом.

В уединении его любовные страдания очистились от примесей, будто оказавшись погруженными в более благоприятную среду. Временами он обнаруживал себя сидящим на железнодорожном перроне, в ожидании поезда, и едва тот с грохотом подходил, испуганно вставал и отправлялся домой, – через лес, пробираясь по сугробам, доходившим до колен, а пес Маркиз шел рядом, запыхавшись, не понимая, что происходит с хозяином. Через две недели приехала дочь Аня. Когда он открыл дверь, она облегченно выпалила:

– Слава Богу, ты здесь! Не знаю, что было бы со мной, если бы я тебя не нашла.

– Что случилось? – спросил Максим Николаевич с удивлением и беспокойством.

– Папа! – воскликнула она с упреком, входя. – Ты еще спрашиваешь, что случилось? Исчезаешь внезапно, никому ничего не сказав, и спрашиваешь, что случилось? Я чуть не умерла от переживаний. Я узнала о твоем отсутствии два дня назад. Думала, ты у себя, пока мне не позвонил один твой коллега по университету и не спросил, почему ты уже много дней не появляешься на работе. В коммуналке соседи сказали, что тебя там давно нет. Я опросила всех знакомых, друзей, но никто ничего толком не знает. Я хотела заявить в милицию, но тут вспомнила про дом и примчалась сюда, надеясь на удачу… Ну почему? Почему ты ведешь себя так, папа? Что с тобой случилось? Скажи мне, ради Бога! Ты не представляешь, сколько я пережила, пока искала тебя. И всю дорогу сюда проплакала – от страха, что не найду тебя.

Максим Николаевич смотрел на дочь, пока она рассказывала о пережитых тревогах, а потом подошел и крепко обнял ее, чуть не плача. Это был один из тех редких моментов – вернее, единственный момент, – когда он почувствовал, что освободился от любви к Люде. Отцовское чувство с неимоверной силой нахлынуло на него, окатило, растеклось… А любовь неожиданно отошла на задний план, сжалась и стала до того незначительной, что на мгновение он испытал одновременно стыд и сожаление: что же он наделал? Почему начал издеваться над собой и дочерью? Максим Николаевич почувствовал угрызения совести, вспыхнувшие огнем в его сознании, сразу обжигая и излечивая, освещая его мир бледным пламенем, сквозь которое он увидел окружающее другими глазами. Потом он будет вспоминать эти недолгие мгновения, пытаясь вновь ощутить вкус того – другого – счастья и другой боли.

Аня попыталась уговорить его вернуться вместе с ней, – к нормальной жизни, работе, друзьям. Она считала причиной его кризиса разочарование в жизни, достигшее предела. Отец не опроверг ее точки зрения и не подтвердил ее, но возвращаться категорически отказался: ему необходимо побыть одному, чтобы пересмотреть кое-какие моменты своей жизни.

В тот вечер они долго беседовали. В какой-то момент Аня вспомнила, что его соседка по коммунальной квартире, «та молодая женщина, которую, кажется, зовут Людмилой», расспрашивала о нем и утверждала, что он ей очень нужен.

Аня уехала, исчез ее силуэт, машущий из окна вагона. Забылся их разговор вместе с мгновениями освобождения, и в памяти осталась лишь мельком оброненная короткая фраза о той молодой женщине, «которую, кажется, зовут Людмилой», и ее поисках Максима Николаевича.

«Интересно, зачем я ей понадобился? – подумал он – Может быть, у нее проблемы с тем бандитом? А может, он ей надоел, и ей требуется совет, как избавиться от него без проблем? Или дело касается Ивана? Или же она попросту соскучилась по мне? Неужели в этом дело? А почему бы и нет! Ведь она привыкла открыто заявлять о своих желаниях: она соскучилась по мне и хочет увидеться со мной и утолить свою тоску. Да, видимо, так и есть. И это объяснение полностью соответствует ее натуре. Понятно, что никакая другая причина не заставила бы ее искать меня. Людмила думает, что я не тот человек, который способен помочь ей в трудной ситуации. Ясно, что она скучает по мне. Она думает, что мне нечего предложить ей, кроме своей любви. Ей нужна любовь. Она точно не любит этого бандита, а любит его деньги – только и всего. А меня же она любит! Правда, она ни разу не призналась в этом и даже не намекнула… Зато она приходила ко мне, бросалась ко мне в объятия и пожирала с безумством. Чем, если не любовью, можно объяснить ее поведение?! Даже если она отказывалась признаваться».

В ту ночь Максим Николаевич не спал совсем, размышляя, о том, что мог означать ее вопрос. С безрассудным юношеским счастьем и нетерпением он считал минуты до наступления утра, когда помчится к Люде, задыхаясь от любви, как мчится на его зов пес Маркиз, высунув язык и радостно глядя добрыми и покорными глазами: «Вот я, хозяин, в твоем распоряжении!»

Он вышел в половине девятого утра, попросив соседку присмотреть за собакой в случае, если задержится допоздна. Он подсчитал, что дорога до квартиры займет часа два, и он доедет в половине одиннадцатого, когда Люда будет в квартире одна. Несмотря ни на что, он обнимет ее, едва она откроет дверь. Он будет обнимать ее долго, целовать, вдыхать ее запах, смотреть на нее, ощупывать ее жадно, пока не насытится. Нет. Он понимает, что не насытится ею никогда, даже если останется в ее объятиях навечно. Но он попробует отпить от нее как можно больше – про запас, словно она должна исчезнуть через мгновение, даже если решила навсегда остаться с ним.

Ему казалось, что поезд движется невыносимо медленно, и снег падает так же медленно, и деревья неподвижно стоят на местах, внушая невыносимую скуку. А душа его между тем летела к Люде, опережая тело на многие километры, обнимала ее и вновь возвращалась в тело, прикованное к вагонному сиденью еле-еле ползущего поезда и изнемогающее от тоски и желания.

Максим Николаевич не стал отпирать дверь своим ключом, а предпочел позвонить, чтобы Люда сама открыла ему. Это придавало моменту встречи романтическую окраску: в первый момент она будет удивлена, а потом они обнимутся. Картина казалась настолько захватывающей, что рука его дрожала, нажимая кнопку звонка.

Дверь открыл ее любовник Виктор и спросил, что ему нужно. Максим Николаевич не нашел ответа. Он почувствовал, что готов упасть. Услышал, как задрожала земля, сотрясая все его существо, разрушая мечты и унося их в бездонную пропасть. Он запнулся, как человек, ошибившийся дверью, которому открыл кто-то чужой. И стоял растерянный, а Виктор недовольно повторял свой вопрос:

– Что вам нужно?

И тут появилась Люда. Люда, во всем своем очаровании, с распущенными волосами, быстрым шагом направлялась к двери.

– А-а, Максим Николаевич! Проходите. Что же вы стоите, как чужой? Вы ведь все еще живете в этой квартире, не забыли?

В тот момент он и в самом деле забыл, что является одним из жильцов этой квартиры и имеет право входить в нее без спроса. Но продолжал чувствовать себя чужим и застыл в дверях растерянный, не зная, что делать и как себя повести.

– Снимайте пальто и проходите. Почему вы стоите? – удивленно переспросила Люда. – Если хотите, проходите на кухню, попьем чайку. У меня к вам есть разговор.

– Да, Аня сказала, что я вам нужен, вот я и пришел, – пробормотал Максим Николаевич, словно оправдываясь за свой визит.

– Хорошо, что пришли. Вы мне действительно нужны.

Ее слова не внушали надежды. Она говорила с явной холодностью, тем более что Виктор высился рядом, без особого интереса слушая их разговор. Однако ее слова выводили Максима Николаевича из замешательства и давали возможность взглянуть ей в лицо, по которому он так соскучился. Он не знал, о чем пойдет разговор, но знал, что он поможет ему преодолеть мимолетную растерянность.