Я ответил немедленно:
"Люблю вас, как отца! "Моисей" будет у вас; принимаюсь за него, не откладывая".
Я горячо принялся за работу и, не отрываясь, трудился чисто механически в течение двух недель. Мысли мои начали проясняться: я приходил в себя. Неужели я спасен? Неужели я все забуду и сделаюсь нормальным человеком? Если это чудо совершится, как благодарить мне Бога?!
В таком духе написал я г-ну Рицу, принося ему горячую благодарность за мое исцеление и радуясь, что живу и интересуюсь моей работой, которая быстро приближается к концу.
Так прошла еще неделя. Я ликовал…
Раз утром получаю письмо:
"Опять новость, дружище: жена твоя вернулась, вероятно, с золотых приисков из Калифорнии! Купила роскошный отель, со всей обстановкой и редкостями, помнишь баснословный дворец графа Аттикова? Ну, вот, этот самый.
Два с половиной миллиона заплатила чистыми деньгами и водворилась. Экипажами и лошадьми доводит всех до столбняка, принимает немногих избранных, ездит в оперу — красавица по-прежнему. "Королева-мать" неизменно торчит возле нее, карикатурна, как и всегда, но разукрашена бриллиантами. Покровителя возле нее нет. По крайней мере, не на кого указать. Толкуют о каком-то принце, приезжающем инкогнито в Париж для свиданий. Словом, тысяча и одна ночь! Считаю долгом уведомить тебя обо всем этом, на случай если вернешься в Париж. Между вами воздвигнута окончательная преграда: слава Богу! Ее все знают под именем графини Изы Доброновской — скоро и прежние знакомые забудут, что эта особа носила твое имя".
Новость эта не так взволновала меня, как можно было опасаться. Я решил не двигаться с места, пока не кончу "Моисея".
Неделю спустя получаю другое письмо:
"Иза пишет мне, что ей необходимо переговорить со мной по чрезвычайно важному делу. Отправляюсь. Любопытно знать, что ей понадобилось. Подробности опишу.
Константин Риц".
Проходит неделя, другая, третья — гробовое молчание.
"Моисей" мой почти готов.
Вдруг письмо с незнакомым почерком:
"Продолжайте слушаться советов вашего "единственного" друга Константина. Только знайте, что он возлюбленный вашей жены".
XLIII
Чаша переполнилась.
Я позвал слугу, велел наскоро уложить необходимые вещи в маленький чемоданчик и, взглянув в последний раз на неоконченную фигуру пророка, уехал во Францию, не зная зачем, но предчувствуя нечто роковое, бесповоротное.
Четыре дня и четыре ночи не произнес я ни одного слова в дороге; ел, пил и двигался как автомат и почти ни о чем не думал. Словно посторонняя воля управляла моими действиями, толкала меня вперед.
В шесть часов утра я приехал, остановился в "Парижской гостинице", переоделся и пошел к Константину.
При виде меня друг мой изменился в лице. Однако подошел и обнял меня.
Я вынул из кармана анонимное письмо и подал ему.
— Это правда! — произнес он, прочитав письмо.
— Ты ее… возлюбленный?
— Я был ее другом в течение одного дня… Богу известно, что мне и в голову это не могло явиться! Но ей пришло. Месть! Все равно я поступил гадко. Теперь я тебя понимаю, друг мой! Она околдовала меня! Змея… На следующий день опять являюсь: не принимают. Два, три раза — та же история. Хочешь верь, хочешь нет, но я был влюблен в нее в течение этих трех дней! Будь она моя жена и измени мне…
— Что же бы ты сделал?
— Не знаю!
— Убил бы ее?
— Может быть.
— Видишь, я сильнее тебя!
— Согласен. Ты сердишься на меня?
— Нет. Жаль только, что у тебя не хватило храбрости признаться мне во всем письменно!
— Порывался сам ехать в Рим, рассказать тебе…
— Ну?
— Ну… и остался! Ты зачем вернулся?
— Вот вопрос! Вернулся, да и все.
— Совсем?
— Совсем. До свидания.
— Куда ты?
— К твоему отцу.
— Значит, скоро увидимся.
XLIV
Я прямо отправился в знаменитый отель Аттикова. Позвонил. Массивная дверь бесшумно отворилась. Двойной звонок швейцара возвестил в бельэтаж о приходе посетителя.
Лакей в великолепной ливрее вышел мне навстречу.
— Барыня дома?
— За городом, сударь.
— Скоро вернется?
— Должно быть, сегодня. Не угодно ли записаться?
— Хорошо.
— Старая графиня живет с дочерью? — спросил я.
— Нет-с, рядом. Но они за городом с барыней.
— Прекрасно. Дайте перо и бумагу.
Я вошел в переднюю и написал на листе бумаги:
"Ждите меня вечером".
Подписался и, вложив записку в конверт, велел лакею передать.
Куда деваться до вечера?
Я пошел к вам, милый друг. Рассказал вам положение вещей и спросил, чем и как ограждает закон мужа в таких случаях. Вы объяснили мне, что закон предоставляет мужу право разъехаться с женой, а если застанет ее на месте преступления, то может запереть ее в тюрьму на год или на два. Имя, свободу, попранное чувство — закон вернуть бессилен. Одна смерть может разлучить нас.
До вечера оставалось еще много времени. Дело было в конце апреля… Не отправиться ли в тот загородный дом, где я провел когда-то счастливый медовый месяц?
Так я и сделал.
Много часов пробродил я по знакомому парку, подошел к развесистой иве над рекой, посидел под соснами, жадно вдыхая тот воздух, которым мы упивались когда-то вдвоем…
В десять часов я снова звонил у массивной двери отеля. Тот же лакей, только на этот раз в парадном костюме, ввел меня в гостиную, проведя предварительно по анфиладе роскошных комнат, устланных коврами и освещенных точно для праздника.
Перед зеркалом стояла дама и небрежно поправляла смявшуюся прическу. Это была старая графиня.
Одетая в строгое, серое платье, с бриллиантовыми кольцами на пальцах, она имела не совсем неприличный вид. Такого сорта мамаши бывают обыкновенно неприличнее…
— Здравствуйте, дитя мое, как поживаете? — просто встретила она меня, точно и знать не знала о том, что произошло между ее дочерью и мною.
Я был ошеломлен таким приемом.
— Благодарю вас, сударыня, недурно! — отвечал я, сам не зная, что говорю.
— Вы уже были утром?
— Да, был.
— Мы ездили за город. Только что вернулись. Сейчас Иза придет — одевается. Пыль ужасная, и ветер такой сильный. Вы из Рима?
— Да.
— Я была там сорок лет назад с покойным отцом. Совсем вернулись в Париж?
— Сам еще не знаю.
— Занимались там много?
— Нет, мало.
Передаю наш разговор буквально!
Еще минута, и я бы не утерпел спросить старуху, смеется она надо мной? Но вошла Иза.
Предоставляю вам судить о состоянии моего сердца!
— Вот и дочь моя! — торжественно произнесла графиня и встала, как при входе королевы. Поступь, движения, легкий поклон головой и милостивая улыбка — совсем королева! Выражение лица надменное, туалет из белой шелковой материи, домашнего фасона, с длинным шлейфом. Отсутствие золота и драгоценностей.
Мать и дочь переглянулись. "Остаться?" — спросили глаза первой. — "Ни к чему!" — ответил взгляд второй. Я вел себя так сдержанно, что ни та, ни другая не могли предвидеть того, что случилось, а я еще менее их знал, что будет… Графиня поцеловала Изу в лоб.
— До свидания, мама, до завтра!
— До завтра, дитя мое.
— Обедаем вместе, не забудь.
— Знаю: у тебя.
— Приходи пораньше, я никуда не выйду.
— Хорошо! — и, бросив на меня взгляд, старуха умильно прибавила: — Мне приятно было увидать его! Какое несчастье, что вы не ужились! Ах, если бы вы слушали моих советов! Ну, что делать!..
Она протянула мне руку, я машинально пожал ее.
Не во сне ли я вижу все это?
Она ушла, и мы остались вдвоем с Изой.
XLV
Жена моя пригласила меня знаком садиться, села на диван у столика и, взяв в руки маленький кинжал для разрезывания книг, начала небрежно играть им.