Пристроившись на какой-то деревяшке, она с новыми знакомыми пила совсем неплохой кофе с домашними пирожками. Видимо, народ приготовился к встрече по полной программе.

Вокруг продолжали подниматься палатки. Из рюкзаков и сумок вытаскивали несметное количество пищи, за которой пошли бутылки. Всякие.

Где-то через полчаса подошел Кирилл и сказал: «Пошли, я покажу нашу палатку».

Слова «наша палатка» застали Наташу врасплох. Импортная, с надувным дном, ярко-ярко желтая.

— Она здесь одна такая красавица, — сказал он не без гордости и добавил: «Пока можно отдохнуть».

— Нет-нет. Пойду вдоль моря. Обойду владения. Послушаю, что народ говорит. Какие планы. Может, кому-то помогу.

— Найдутся и помоложе, — подумал Кирилл и промолчал.

Часов до двух прибывали все новые и новые. Потом очень быстро лагерь затих. Решили отдохнуть перед вечерне-ночным парадом. Только вдалеке человек десять стояли у моря, брынькали на гитарах и тихо разговаривали. Кирилл куда-то исчез.

Наташа зашла в палатку. В ней было так уютно.

Она не спала. Так: лежала, дремала и думала. Ей почему-то вспомнился один из самых неприятных эпизодов жизни. Это было много-много лет назад. Как-то, зайдя вечером к своей любимой подружке Таньке, она засиделась до двух ночи. Вызвать такси побоялась: мало, какой дурак за рулем. В трехкомнатной квартире места хватало всем.

Андрея, Танькиного мужа, она не любила: избалованный, из очень обеспеченной генеральской семьи, привыкший делать в жизни только то, что он любит, не считаясь ни с кем. Правда, красивый, умный, способный. Он любил Татьяну. Но любовь эгоиста — страшная вещь. Его любовь сопровождали ее аборты и его пьянки, во время которых нерешенные вопросы решались рукоприкладством. В общем, Андрей — это совмещение несовместимого: интеллигентности и хамства, интеллекта и водки, галантности и рукоприкладства. На вопрос: «Как это можно терпеть?» Ответ был прост: «Я его люблю». Наташа тихо его ненавидела, жалела подругу и не комментировала.

Андрей чувствовал эту затаенную ненависть и так же тихо отвечал взаимностью. Так вот, на следующее утро Танька разбудила ее, перед носом положила ключи от квартиры, сказала, что убегает.

— Возьми на кухне что есть, позавтракай, ключи отдай в 15 квартиру, — поцеловала и убежала.

Наташа проснулась оттого, что дверь приоткрылась и в дверях стоял уже «под шафе» в одних трусах Андрей. Он подошел к ее кровати, присел на стул и сказал: «Я не настаиваю». Она ошалела. Единственно, что произносилось: «Убирайся вон». И он ушел.

— Зачем, зачем все это? Ведь, Андрей ее ненавидел, так же, как и она его. Никакого шага от ненависти до любви быть не могло. Для чего? Доказать, что все бабы подлые шлюхи? И что Танины подруги не лучше? Что перед его красотой устоять невозможно? Зачем?

Наташа много лет вспоминала это унижение. В общем-то, унижения не состоялось, но сам факт даже попытки оскорбил ее до глубины души.

Она тогда еще не знала весь ужас пьянства. Это потом, через пару лет, когда жизнь ей подарила второго, гражданского мужа, испила всю чашу до дна. Ложь, унижение, отчаяние, безысходность. И никакие достоинства не могут заставить закрыть глаза на пьянство. С пьяницей жить нельзя. Можно, но только это не называется жизнью. Это — плаха. Это все, что имеешь, разорванное и униженное, на алтаре пьянства.

Почему сейчас, когда так тепло и спокойно, все это приходит в голову? Может, именно потому, что тепло и спокойно? Как противовес, как память, как сравнение.

Наташа сквозь сон услышала тихое тихое: «Алло, пора вставать, народ в сборе».

А дальше был фейерверк. Песни, крики, комментарии. Общие сборы и небольшие компании. Умные разговоры и беспробудное пьянство. В общем, каждый искал по себе. Кирилла знали все или почти все. Он умел находить общий язык. Коммуникабельность, видимо, была у него в крови. Доброжелательный, улыбчивый.

— Это все сейчас, — думала Наташа, — интересно, а какой ты будешь взрослый?

Она понимала, что все это внешние факторы поведения. А что там — внутри? Не задумывалась, не хотела. Сегодня, сейчас хорошо, интересно, здорово. Все возрастные группы перемешались. Все были на «ты». И эта естественность и расслабленность отношений быстро стала их отношениями. Пару часов — и все. Они не пели, они горланили песни, сидя рядом близко-близко. «Травили» анекдоты, перебивая друг друга. Все это сменялось едой и водкой. Пили на «брудершафт» с обязательными поцелуями. Было легко и просто. В такие минуты жизнь существует только сейчас. Нет вчера, нет завтра. Нет ограничений возраста. Все равны.

А потом включили магнитофон. Музыка была веселая, но не быстрая. Образованные пары стали медленно-медленно танцевать, держа в объятиях друг друга. Кирилл смотрел на танцующих, сидя рядом с Наташей. Она все поняла — ему тоже хотелось вот так танцевать. Быстро вскочив, в реверансе сказала: «Разрешите пригласить вас, сэр». Он опешил. Лицо осветило счастье, и они стали медленно-медленно двигаться в танце вместе со всеми. Это были не объятия танца — это было хрупкое прикосновение друг к другу.

А потом опять песни, опять тосты, перебивая друг друга. Общие интересы, общее времяпрепровождение, общие знакомые. Сегодня — все общее. И палатка.

В два часа ночи Наташу свалил сон. Продолжала грохотать музыка, крики, разговоры, пение — ей ничего не мешало. Она спала.

Сквозь сон — нежные, нежные поцелуи, нежные, нежные объятия, просящие взаимности. Сквозь сон ответные поцелуи и ответные объятия. Им никто не мешал. Ей никто не мешал. Ему никто не мешал. Сумашедший вечер закончился сумашедшей ночью и нежным рассветом.

10

Не зная, что говорить и как себя вести, она сказала: «Давай, я расскажу тебе еще о Египте?»

— Давай.

— Нельзя говорить мужчине, не бросай меня, — подумала Наташа в тот момент, когда сердца бились во взаимной нежности.

Но почему сейчас, в такое утро, эта грустная мысль посетила ее? Потому, что она знала: расставание — это обязательный атрибут очень ярко вспыхнувших чувств. Быстро отогнав ненужную сегодня мысль, сказала: «Знаешь, когда самолет перелетел Средиземное море и повис над Египтом, в салоне, в совершенной тишине, вдруг крик: пирамиды! В иллюминаторе далеко-далеко стояли пирамиды».

— Хорошо было видно?

— Очень. Яркое солнце освещало город внизу и пирамиды.

— Это был Каир?

— Да. Понимаешь, осуществленная мечта — вид сверху.

— Все прильнули к иллюминаторам?

— Все. Ты не представляешь, как это здорово!

— Я уже хочу туда.

— Прошло совсем немного времени, и выпущенные шасси застучали по бетону. Знаешь, в этот момент все захлопали.

— Чего?

— Видимо, в знак благодарности. Понимаешь, устремляя взгляд и душу в небо, мы полны романтизма, но только стоя на земле.

— Ты хочешь сказать, что Земля нам всем опора?

— А другой нет.

Немного помолчала.

— Я вспомнила, в городе Мертвых мне пришла такая мысль: почему он не ассоциируется у современного человека с кладбищем? Видимо, многовековая боль не болит, а вызывает любопытство.

— Сколько вы ехали в Каир?

— Очень долго. Помню, с двух ночи до восьми утра спали, а потом еще пару часов.

— Так что, дорогу толком не видели?

— Но ведь, вокруг пустыня.

— Совсем, совсем ничего?

— Нет, есть конечно. Во-первых, строится много гостиниц. Вообще, такое чувство, что все побережье Красного моря застраивается.

— Что такое «много»?

— Много — это больше, чем готовых, построенных.

— А как можно увидеть?

— Визуально. А еще меня удивило огромное поле, наверно несколько гектаров, ветряных мельниц.

— Среди пустыни?

— Да.

— Современные?

— Да. Очень много, за горизонтом не видно.

— По дороге на Каир?

— Да.

— Каир большой город?

— 18 миллионов.

— Понравился?