Изменить стиль страницы

Тиндарею вспомнились почему-то те времена, когда за работу платили, поэтому вечно не хватало денег. Не выручала и сверхурочная сдача бутылок. А теперь порядок: в армии все работы выполняются бесплатно, за паёк, и постоянно под рукой отработанная система кнутов и пряников – поощрений и наказаний. И проблем не стало…

Но хотелось высказать отношение к случившемуся. К тому же слушателем был Барбос, а Тиндарей знал, что пёс никогда не выдаст: не тот характер. Поэтому сказал:

– Для уборки тротуаров мётлы имеются. А чистить зубной щеткой, пусть и в день проезда генерал-губернатора, не дело.

Дворник понимал, что говорит неположенное, но остановиться не мог: требовалось выговориться. Он лишь покрутил головой: нет ли поблизости попугаев-сексотов? Но, кроме пролетавшего воробья-вестового с синим листком донесения в клюве, никого не заметил.

"Синий, значит, срочный", – подумал Тиндарей. А вслух сказал:

– Что, интересно, в нём? Опять о повышении бдительности? А куда ещё повышать? Бдим днём и ночью! И как бдим!

Барбос неопределённо хмыкнул, никак не выказывая своего отношения к словам. Тиндарей решил на всякий случай сменить тему разговора:

– Шурин пишет, а он у меня пастух-прапорщик – что коровы строем по три ходить научились, да президентскую величальную утром и вечером перед дойкой вымычивать. А уж коровьи лепёшки кладут одна в одну: все одинакового размера!

Но затаённая обида не давала покоя. Вновь вспомнились слова капитан-управдома:

– Страна всегда в опасности. Вот только никак не разберёмся: внешний или внутренний враг ей угрожает? – и капитан-управдом подозрительно покосился на Тиндарея.

Барбос шумно вздохнул и переложил голову с одной лапы на другую.

– Нет, кое-что мне нравится, – признался Тиндарей Барбосу. – Мухи, например. Давно пора было призвать к порядку. Носились, понимаешь, стаями! А сейчас? Любо-дорого посмотреть: летают стройными колоннами, кубами, пирамидами…

Он вспомнил ещё одно слово, обозначающее порядок построения мух при следовании – "параллелепипед", но побоялся, что не сможет выговорить, и промолчал.

Завечерело достаточно, заклонило ко сну. Этому способствовало многое: и приближающаяся ночь, и сегодняшняя выдача продпайка, и расстроенные чувства. Поэтому впоследствии Тиндарей не мог сказать уверенно, что дальнейшее ему не приснилось.

Над головой закружились комары.

Тиндарей не выдержал:

– Комары – диверсанты врага в тылу! Проливают кровь наших солдат в мирное время!

– Минуточку! – на его щёку уселся комар. – Что я слышу? Крамольные речи! Выбирай: или дашь насосаться от пуза, или я немедленно сообщу о крамоле куда следует!

– С чего вдруг? – возмутился Тиндарей. – Кто ты такой?

– Честь имею представиться: капитан-исправник спецслужбы. Согласно указу фельдмаршал-президента, вышестоящие чины имеют право потреблять кровь нижестоящих. Тем более что я больше часа фиксирую ваши подрывные разговоры.

– Ах ты, тварь! – и Тиндарей хлопнул себя по щеке.

– Требую суда офицерской чести! – успел пропищать комар. Но было поздно.

Последний нищий

"…а твой дед хотел,

чтобы бедных не было".

(из анекдота)

Охота увлекала. Несмотря на грязь и сырость, несмотря на невыносимую вонь трущоб, несмотря на холод лабиринтов. Охотников подогревал азарт. Ходили слухи, что в трущобах замечен последний нищий. Казалось, их практически стёрли с лица земли, во всяком случае, в городах давно не замечалось. И вот – опять.

По трущобам шли двое. В бронежилетах, с автоматами, в прозрачных масках респираторов – чтобы не потерять сознание от невыносимой вони. Они два часа кряду прочёсывали катакомбы, пытаясь отыскать скрывающегося там человека.

Собак не взяли принципиально: хотелось самолично разгадать хитрость прячущегося, отыскать логово, обойти возможные скрытые ловушки, припереть жертву к стене и с наслаждением всадить пулю между глаз.

Сначала шли молча. Никто не надеялся, что скрывающегося удастся отыскать у входа в лабиринт, хотя бывало и такое: считающие себя особо хитрыми обычно затаивались поблизости от входа, дожидаясь, пока погоня беспечно минует первые метры, а затем старались незаметно выбраться наружу и успеть перебежать в какое-нибудь другое укромное место.

Но сейчас подобное исключалось: у входа ждала засада – из самых ленивых и трусливых, которые не захотели отправиться в каменный лабиринт, но с удовольствием остались снаружи, держа на мушке чёрный прямоугольник входа, готовые в любой момент нажать на спуск – если в нём мелькнёт кто-нибудь другой, кроме закованного в броню силуэта охотников. Впрочем, и в случае ошибки охотникам ничего не грозило: бронежилеты успешно держали выстрел любой пули из любого современного оружия. Наоборот, в этом заключался скрытый шарм.

– Смотри, Пит! – предупредил один из уходящих одного из остающихся. – Попадёшь в меня вместо беглеца – с тебя банка пива!

– Ладно-ладно, – храбрился Пит, трясущимися руками раскупоривая такую же банку. – Ты только выгони его оттуда, а уж я не промахнусь!

– Я постараюсь уложить его самолично, – усмехнулся уходящий, – но если всё-таки подстрелишь ты, то, так и быть, банка с меня.

– Годится! – прокричали охотящиеся. – Мы будет свидетелями!

В общем, так или иначе, а охота обещала завершиться грандиозной попойкой – как бывало всегда.

Но прошли первые минуты, беглец оказался более хитрым, чем предполагалось – затаился где-то в глубинах лабиринта – и охотники мало-помалу успокоились. Ушло первоначальное острое возбуждение, остались азарт и спокойствие, и методичность поиска. Тщательного, целенаправленного, настойчивого и упорного. Проходимые ответвления и тупики минировались миниатюрными бомбами, которые не могут причинить ни малейшего вреда броне охотничьих костюмов, однако легко растерзают незащищенную человеческую плоть. Для верности пройденные коридоры отмечались пятнами флюоресцирующей аэрозольной краски.

После нескольких десятков минут рутинной работы: проверить ответвление, переворошить выскакивающим из сапога кинжалом груду тряпок на полу, пальнуть очередью в скопление ящиков и картонных коробок в дальнем углу (выстрел в подземной тишине замкнутого пространства звучал достаточно резко и с глушителем), затем разбросать горсточку противопехотных микромин (не больше дробинки), мазнуть аэрозольным баллончиком по стене – и вперёд. Так вот, спустя первые несколько десятков минут потянуло поболтать. И, разумеется, о предыдущих охотах.

– А ты помнишь, как всё начиналось?

– Ещё бы! Хотя в самом начале я не участвовал, мне рассказывал отец. Как останавливали "запорожцы", строго предупреждали водил о необходимости срочного перехода на иномарки, а затем расстреливали.

– И правильно! Давно объявлено: нет нищете!

– А эти, гуманисты из зарубежных стран? Почему-то не обратились к правительству с просьбой забрать всех наших "голодных, униженных и оскорблённых", а позволили делать с ними всё, что угодно.

– Небось, после семнадцатого года всех принимали – и поэтов, и писателей, и философов, – язвительно произнёс молодой предприниматель, собственной головой создавший мощную финансово-промышленную империю.

– Да. Наконец-то у нас сохранилась преемственность истории: мы с тобой помним всё, что происходило в нашей стране. И нам за неё не стыдно! – с гордостью произнёс второй, сын известного скотопромышленника, которому принадлежали и бойни, и мясокомбинаты, и сеть торгующих мясопродуктами магазинов.

– А как горели городские кварталы бедноты!

– И правильно! В нашей стране не должно быть нищих! Она достаточно богата, чтобы хватило на всех! Если они бедные – значит, ничего не умеют и не хотят делать.

– С этим никто не спорит, – согласился промышленник. – Стоп! Что-то шевелится, – он направил луч нашлемного фонарика в угол.