Никто его не удерживал. Миха оскалил свои лошадиные зубы, и скрылся за порогом. А я махнул Лехе, чтоб выключал натужно воющий двигатель. Радуга погасла.

Люди не расходились, ожидая продолжения зрелища. А я шепнул брату, чтоб быстро, пока какая-нибудь скандальная тетка не включила "сирену", строил народ и, хоть силой, хоть уговорами, но, главное — быстро, запихивал народ в иной мир. Благо, бойцы у Савы были все из бывших вояк. К дисциплине привыкшие, и приказы командиров обсуждать не склонные. Так что переход еще не успел вновь образоваться, а мичман уже начал образовывать колонну и рассаживать гражданских по квадрам. И как только Подкова поднялась и засверкала — на этот раз ровно, без непонятных всполохов — банда робингудов двинула в неизвестность.

— Чудо истинное узрел я очами своими, — перекрестившись прежде, и осенив крестом и без того светящийся переход, заявил мне Саня Коленок. — Чудо, не иначе, как Господом Всемогущим ниспосланное…

— Ты по человечачьи в натуре забыл как базарить? — хмыкнул я.

— А ты? — чуть наклонив лобастую голову, как перед дракой, ответил поп. — Сам-то на человеческом ли языке говоришь? Базарить… В натуре… Че-каво…

— Уел, — засмеялся я. — Хотя я стараюсь. Стыдно бывает, если какому-нибудь важному типу чего-нибудь этакое брякнешь. Вроде как не спрашивая, дело на меня ментами заведенное показываешь. А сам — как? Яж слышал, как ты о покаянии и Вере на фене ботал.

— Это ты верно сказал, — чуточку улыбнувшись, согласился Коленок. — Стыдно так говорить. И противно. Господь людям язык для другого дал. Чтоб молитвы ему шептать и песни петь. О любви говорить и здоровье другим человекам желать. А мы столько лет грязь эту изо рта изрыгали, дела поганые творили, что по гроб жизни теперь не отмолить. До того дошло, что иные иного, чистого языка и не понимают уже. Только не закостенели в грехе их души. Тянутся они к Свету Веры Его. Только и остается мне, что нести Веру как могу. А потом моленьями долгими прощения у Всевышнего просить.

— Выпросим, — махнул я рукой. — Бог — он высоко. Он все видит. Зачтет, поди, труды наши вместо слов. Тем более, что я и молитв-то не знаю.

— Там… — Саня ткнул ладонью с набитыми костяшками в сторону Подковы, — некому подсказать?

— Там — нет, — подтвердил его опасения я. — Там другие люди живут. На нас мало похожие. Они в других богов верят. И молитвы у них другие.

— То не важно. Гордыня то наша — Господу Всемогущему имена придумывать и именем этим других людей к покорности царям приводить… Раскопали, я так понимаю, значит все-таки то, что тогда Поц на Алтае нашел? Однако же, хотел спросить тебя о том, что за вратами сиими, да видно, самому придется идти смотреть. Примешь?

— Ты чего, Сань? — удивился я. — Ты мне как брат. И находка эта наша, общая. Ты же с нами был. Помнишь? Чего не пущу-то? Только там шум-гам. Место, конечно — райское. Море, пальмы, кокосы. Но все не просто. Крепость вынуждены строить. Вражин вокруг полно. Оружие у всех есть. Без ствола под подушкой спать не ложимся. А ты же, вроде как сам хотел уединения.

— Я в пустынь ушел, чтоб Бога найти.

— Нашел? — невинно поинтересовался я.

— Да. Нашел. Оказалось — зря уходил. Бог — он в сердце живет, не в скитах. Теперь чувствую долг свой — помогать иным Его чадам душей к нему прильнуть.

— Фигасе, загнул, — уважительно протянул я. — Но — уважаю. Торопись только, отец Александр. Иди, собирайся. Долго нам здесь оставаться нельзя.

— Так готов я… Только есть у меня к тебе, Андрей, еще одна… просьба. Уважишь, по старой дружбе?

— Сань, об чем… Не вопрос, короче.

Поп укоризненно показал головой, расслышав так и не сказанные мной сленговые словечки, но говорить начал о другом.

— У брата моего старшего, Николая, сын остался. Да ты знаешь. Вместе же гостинцы им в Питер возили… Теперь племянник мой вырос. Двадцать пять недавно стукнуло… В общем, здесь он. У меня в хате.

— Ого. Дядю попроведовать приехал?

— Не то чтобы, — почти невнятно пробубнил Саня. — Они там… Ищут его, в общем. Они с приятелем у одного серьезного человека много денег заняли, и надеялись у меня здесь отсидеться, пока шум не стихнет. Только… Короче, он… Как бы не мужик.

— Это как это? — не сразу врубился я.

— Он этот, — Коленок даже порозовел от смущения. — Гей он, короче. И приперся ко мне, гаденышь, с мужем своим. Негром.

— И биться сердце перестало! — в последний момент переиначил рвущееся с языка выражение я. — Офигеть!

— Не то слово, — тяжело вздохнул поп. — Грех-то какой! А и выгнать не могу. Родная кровь. Только, если я с тобой уйду, они тут долго не протянут. В город вернутся. А там их обязательно найдут. Таких… гм… не спрячешь. За их головы награда обещана, и не малая. Долго они, как сам думаешь, там проживут без меня?

— Пару дней, — согласился я. — И чего? Хочешь их с собой в новый мир забрать?

— Если разрешишь, — кивнул Коленок. — Понимаешь, Дюш…

— Понимаю, Сань. Я все понимаю. Только и ты пойми. Дорога эта в одну сторону. Туда я этого… этих голубков еще пущу, а обратно уже нет. Если он к двадцати пяти годам вместо мозгов в голове дырку… гм… сзади нажил, то нет у меня ему веры. Не могу я допустить, чтоб он тут по притонам своим… гейским, языком о новом мире трепал.

— Да мне — лишь бы жив был. Горько, конечно, что, похоже, род наш на оболтусе этом и закончится. Но и вовсе плюнуть на братова сына я не могу. Пристроится мож у тебя там куда-нибудь. Глядишь, дурь из головы и выветрится.

— А черненького родня не хватится? — все еще сомневался я. — Гражданин другой страны как-никак. Откуда он, кстати?

— Пиндосенок, — сокрушенно выдохнул отец Александр, и скромно опустил глаза. — Афроамериканец, короче.

— Мечта толераста. Сам прикинь, какая в Интернете вонь поднимется? Расово угнетенный черный гей, исчезнувший в Сибири. Тут нашему президенту и КГБ припомнят, и Грузию с Северной Осетией. И могут так в ухо нажужжать, что отправится какой-нибудь наш "Петров, Иван Петров" по следам пропавшего педритосика в дебри Центральной Западной Сибири. И, если землю рыть станет, а его так в Москве надрюкают, что непременно станет, то в конце концов на нас с тобой, Саня, этот агент выйдет. Тебе-то плевать будет. Ты на островах будешь пузо греть и тамошним китобоям об Иисусе со Святыми Апостолами рассказывать. А вот я постоянно туда-сюда таскаюсь. Возьмет меня тот "Петров" за жабры и станет вопросы задавать…

— Андрюх, — тихо перебил мои разглагольствования поп. — Хватит. Мне ли не знать, что ты любого приболтаешь, и от любого отболтаешься. Скажи просто. Да или нет. Если нет, я с ними останусь. Хоть и противно мне, хоть и грех это содомский, а всеж человеки это живые. Божии чада.

— Пакуй, — махнул я рукой. — Разберемся. Трудно им у нас будет. Сам понимаешь, какой у нас там контингент подобрался. Скажем так: далекий от европейских ценностей и однополых браков не принимающий. Да в соседи еще достались товарищи неспокойные. Но в одном ты прав на все сто. Там племянника твоего точно никто не найдет. Если не убьют, то жить будет долго.

— Вот и хорошо, — обрадовался Коленок. — Вот и ладно. Побегу я тогда…

Кивнул. У Подковы оставался уже маленький хвостик изначально длинной колонны. Руководство переходом взял на себя Олег, освободив тем самым моего младшего брата. Да еще с той стороны Костя Майер выскочил.

— Все в порядке, — озабоченно доложился старший мичман в отставке. — Переправку людей и техники заканчиваем. Там людей встречают.

— Пока размещают в палатках, потом будем расселять по нормальному, — дополнил доклад немец.

— Плохо, что по палаткам, — поморщился я. Весна вроде на островах уже полным ходом, а нет-нет, да налетал шторм. Тропики они такие — непредсказуемые. В любую минуту какую-нибудь гадость с моря надуть может.

— А что делать? — развел руками главный инженер и, по совместительству, исполняющий обязанности бургомистра городка, Майер. — Камня и леса полно заготовлено. Но цемента и крепежа не хватает. Поставок чуть ли месяц не было…