«Подхлестывания» в виде стахановского движения, инициированного энтузиазма, работы днем и ночью для того, чтобы в срок сдать тот или иной объект, были необходимы потому, что иначе, чем «партизанскими методами», как говорил И.П. Павлуновский, предполагавшими и кампанейщину, и штурмовщину, невозможно было добиться поставленной цели. Поэтому и требовались, кроме обычных начальников, разного рода уполномоченные, эмиссары из Центра, периодические комиссии по проверке исполнения и, наконец, постоянно действущие чрезвычайные органы – политотделы. В 1933 г., помимо сельского хозяйства, политотделы были созданы также на железных дорогах, в гражданском воздушном флоте, в 1934 г. – на водном транспорте и в системе Главсевморпути[975]92. Кроме того, на промышленные предприятия персонально назначались парторги ЦК. Перед войной их было более 1000[976]93. В основном они получили направление на  военные заводы, потому что проблем не удалось избежать даже в авиационной промышленности, которая пользовалась «колоссальным вниманием со стороны Центрального Комитета», как говорилось на совещании парторгов ЦК военных заводов, состоявшемся 14 августа 1935 г. у секретаря ЦК А.А. Андреева[977]94.

До поры до времени Сталин смотрел сквозь пальцы на произвол своих назначенцев, хотя был в курсе практически всего происходившего в стране. Руководство НКВД регулярно направляло в Особый сектор сводки о состоянии дел в различных областях, а сотрудники сектора поставляли эту информацию Сталину. Знал он и о клановости местного руководства, и о «маленьких слабостях» своих подчиненных. Периодически им давались популистские указания на развертывание критики начальников всех уровней, как, например, в речи 4 мая 1935 г. за «неслыханно бесчеловечное отношение обюрократившихся кадров» к простым людям, труженикам, «этому самому драгоценному капиталу»[978]95. Однако по-настоящему факты произвола нижестоящего руководства «всплыли» по его указанию только на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК ВКП(б), когда они потребовались для подкрепления Большого террора. Вот тогда было рассказано и о группе работников-дальневосточников, переехавших на Украину вместе с П.П. Постышевым, и о работниках из Узбекистана, перекочевавших вслед за А.К. Лепой в Татарию и, наоборот, о переехавших из Татарии в Иркутск вслед за М.О. Разумовым, получившим назначение на пост первого секретаря Восточно-Сибирского крайкома ВКП(б) и т.п. Тогда же были оглашены факты маленьких «культов личности» местных руководителей. В частности, стало известно о том, что 14 сентября 1936 г. на бюро Казахского крайкома ВКП(б) с участием первого секретаря крайкома Л.И. Мирзояна высочайшая точка Тянь-Шаня Хан-Тенгри 6697 была переименована в пик Мирзояна. И что на Украине появился новый писатель Постышев, который написал два произведения – «Горе Марфы» и «Талка» объемом «ровно один печатный лист», но которые стали центром шумной кампании, организованной комсомолом и местным союзом писателей...[979]96.

Свое дело сталинские назначенцы исполнили. Их следовало сделать теперь «козлами отпущения» за все «недочеты» социалистического строительства и таким образом канализировать недовольство масс своим положением. Не случайно кампания критики начальников всех уровней в 1937 г. приобрела такой размах и совпала с принятием сталинской Конституции в декабре 1936 г. и подготовкой к выборам в Верховный Совет СССР в декабре 1937 г. Это дало потом возможность не только правящей партийной верхушке говорить о демократизации общественно-политической жизни в стране, но и историкам, которые верят тому, что написано в официальных документах сталинской эпохи.

В своих выступлениях на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК Сталин сформулировал не только обвинения против своих назначенцев, но и целую программу их замены. Почитаем внимательно Сталина. 3 марта 1937 г., как и в начальный период коллективизации, он тоже заговорил о головокружении от успехов. «Успехи и достижения – дело, конечно, великое. Наши успехи в области социалистического строительства, действительно, огромны. Но успехи, как и все на свете, имеют и свои теневые стороны. У людей, мало искушенных в политике, большие успехи и большие достижения нередко порождают беспечность, благодушие, самодовольство, чрезмерную самоуверенность, зазнайство, хвастовство...

Неудивительно, что в этой одуряющей атмосфере зазнайства и самодовольства, атмосфере парадных манифестаций и шумливых самовосхвалений люди забывают о некоторых существенных фактах, имеющих первостепенное значение для судеб нашей страны, люди начинают не замечать таких неприятных фактов, как капиталистическое окружение, новые формы вредительства, опасности, связанные с нашими успехами, и т.п. ...Пустяки все это! Планы перевыполняем, партия у нас неплохая, ЦК партии тоже неплохой, какого рожна еще нам нужно? Странные люди сидят там в Москве, в ЦК партии: выдумывают какие-то вопросы, толкуют о каком-то вредительстве, сами не спят, другим спать не дают...»[980]97.

При всей конспиративности и лживой демагогии сталинских речей он все-таки оставил немало вербальных свидетельств о своей реальной политике. Во-первых, последней сентенцией он указал на инициатора Большого террора. Во-вторых, объяснил, почему возможность такого поворота реализуется именно сейчас. Ключевая фраза здесь, что «вредители обычно приурочивают главную свою вредительскую работу не к периоду мирного времени, а к периоду кануна войны или самой войны. Допустим, что мы стали бы убаюкивать себя гнилой теорией о "систематическом выполнении хозяйственных планов" и не трогали бы вредителей. Представляют ли авторы этой гнилой теории, какой колоссальный вред нанесли бы нашему государству вредители в случае войны, если бы дали им остаться в недрах нашего народного хозяйства под сенью гнилой теории о "систематическом выполнении хозяйственных планов"?...»[981]98.

Эти рассуждения еще раз подтверждают, что Большой террор для Сталина был способом подготовки к войне: он одновременно и уничтожал остатки революционеров из «ленинской гвардии» в своей партии, и сдавал «козлов отпущения» строительства социализма, и «зачищал» население страны. Вместе с тем, Большой террор являлся не только многофункциональной акцией, но и суперчрезвычайным механизмом сталинского властвования. Что же касается его назначенцев, то они, по его мнению, не заметили вредительства потому, что слишком много занимались хозяйственными вопросами. Обвинение сделано чисто в сталинской манере: обвинить именно в том, что он заставлял их делать все эти годы. Однако как совместить ведение хозяйства, которым собственно и занимались с таким усердием сталинские назначенцы, выполняя его директивы, и политику – на этот вопрос Сталин ответа не дал. Демагогия осталась демагогией: «...Нельзя, – резонерствовал Сталин, – политику от хозяйства отделять. Мы не можем уйти от хозяйства так же, как не можем и не должны уходить от политики»[982]99.

В конце своей речи на пленуме 3 марта 1937 г. он назвал основные направления предполагаемой кадровой реформы, не сказав, правда, о том, что прежние руководители будут уничтожены физически. Трудно сейчас восстановить, как восприняли слова Сталина участники пленума, потому что мало кто из них пережил эту «кадровую реформу», но зловещий смысл сталинских слов должны были почувствовать многие. Представив руководящий состав партии (от генералитета до партийного унтер-офицерства), Сталин заявил о том, что «прежде всего необходимо предложить нашим партийным руководителям, от секретарей ячеек до секретарей областных и республиканских партийных организаций, подобрать себе в течение известного периода по два человека, по два партийных работника, способных быть их действительными заместителями. Могут сказать: а где их достать, двух заместителей на каждого, у нас нет таких людей, нет соответствующих работников. Это неверно, товарищи. Людей способных, людей талантливых у нас десятки тысяч. Надо только их знать и вовремя выдвигать, чтобы они не перестаивали на старом месте и не начинали гнить. Ищите да обрящете».