Евдокия Ростопчина

Палаццо Форли

I. Последняя отрасль древнего рода

— Чекка, что ты там ворчишь и возишься?.. С утра у тебя на кухне содом, как будто ты готовишь именинный обед на весь околоток; а кажись не из чего так хлопотать!.. Чекка, слышишь ли ты!..

— Слышу, слышу, ангелочек мой!.. слышу!.. Вот я сейчас иду к тебе. Дай мне только кончить с этим негодным Маттео, да сторговаться с плутовкой Пеппиной… Возможное ли это дело!.. за пару негодных карасей да за десяток яиц запросила целые два паоло[1]. Она хуже жида, прости Господи! Вот я с ней справлюсь, погоди!..

— Чекка, полно браниться, — тошно слушать! Брось всю эту дрянь, иди сюда!.. Мне нужно с тобой поговорить.

Но Чекка не отвечала и не приходила. Старая Чекка справляла свои хозяйственные дела, — а в таком случае она бывала так занята выбором провизии, расчетами с разносчиками, неумолимым рассмотром покупаемого товара, всякого рода расспросами и толками о цене, качестве и количестве его, — так занята, что становилась глуха и слепа для целого мира, не исключая и своей синьоры-падроны, самой маркезины Пиэррины Форли. В черном бархатном корсете и коричневой шерстяной юбке, в башмаках с серебряными пряжками, на высоких каблуках, в стародавнем круглом чепце, пришпиленном длинными золотыми булавками к маковке седой головы, — шестидесятилетняя Чекка суетилась и возилась не хуже всякой молодой хозяйки, и скорость ее движений соответствовала вполне ее неутомимой деятельности. При каждом быстром повороте ее головы огромные серьги, изображавшие собою колеса из мелкого жемчуга, покачивались и подпрыгивали около ушей и шеи Чекки, иногда серьги задевали за пряди волос и удерживали вертлявую голову хлопотуньи в неприятном и принужденном положении: тогда Чекка быстро встряхивала головой, поднимала плечо, или освобождалась рукою от нечаянного препятствия, и еще живее, еще скорее продолжала бегать и ворчать, ворчать и бегать, спрашивая, отвечая, прибирая и забирая все вместе, как будто торопилась наверстать потерянную секунду золотого времени. Теперь же, бранясь с Маттео, ее помощником, дворником каза[2] Форли, — и торгуясь с Пеппиной[3], она и не слыхала, как за нею тихонько отворилась дверь, ведущая из кухни в сени, и не заметила, что на пороге показалась ее госпожа, — сама синьора Пиэррина.

— Ну же, Чекка, — прозвучал нетерпеливо певучий контральто двадцатилетней девушки, — будет ли конец твоей возне?

Пиэррина остановилась на высоком пороге, как на подножии: темное отверстие двери обрамляло ее стройный и воздушный образ

— Сейчас, сейчас, синьора!.. Экко-ми[4], дитя мое, экко-ми!.. Ступай, Пеппина, — после разочтемся… Рыбки твои я возьму, хоть они никуда не годятся… И за яйца тебе ничего не следовало бы давать, потому что вряд ли они свежи, но уж так и быть — моя синьора не любит, чтобы здесь в доме кого бы то ни было обижали — завтра отдам тебе за все вместе: теперь нет мелких, не идти же менять нарочно! Прощай, кума, доброго утра тебе желаю, Бог с тобой!

И Чекка выпроваживала торговку вон из кухни. Пеппина, поселянка из окрестностей Флоренции, смуглая и величавая, как почти все тосканки, — Пеппина, покрытая большой соломенной шляпой, при появлении синьоры учтиво присела и потом от уважения не смела ни рта разинуть, ни глаз поднять. Уходя, она опять присела, и, проговорив смиренно: «Buon di, signora! Son serva, marchesina!»[5], поспешила выйти на улицу с своим лотком, привязанным к шее широкою алою лентою.

Чекка обратилась к Маттео:

— А ты, лентяй, чего смотришь? долго ли тебя звать-то по сторонам?.. Печь по сию пору не затоплена, вода не принесена, а ты бездельник, ходишь себе, сложа руки, точно в праздник?.. Живо затапливай, говорят тебе, разводи огонь… мне пора стряпать.

Но Маттео не двигается с места.

— Болван этакий, разве ты одурел?.. что же ты стоишь?.. Или не слыхал, что я тебе десять раз с утра приказывала?.. затопи печь!

— Слышать-то я слышал, — отвечал Маттео с расстановкою, — и давно уж затопил бы, синьора Франческа, да топить-то нельзя!.. нечем!

— Как нельзя?.. как нечем?.. отчего нельзя?.. Dio mio!..[6] что он врет, эта противная обезьяна?.. отчего нельзя?

— Оттого, что дров нету, — проговорил Маттео, с наклоненной головой и чуть слышно.

— Дров нет?.. это еще что?.. Куда же они девались?.. их еще оставалось на целый месяц. Кто же их взял? как они пропали?.. говори, пербакко, говори, не то…

И Чекка сделала знак, который очевидно имел для Маттео особенное, не совсем приятное значение.

— Никто не брал — сами вышли! Выгорели, да и только! Я за неделю сказывал вам, синьора Франческа, что у нас дров не останется, а вы мне ничего не отвечали, так вот я и думал…

— Что ты думал?.. что ты думал? — подхватила Чекка с грозным взором и разгоревшимся лицом, подскакивая к остолбеневшему Маттео. — Как смел ты думать, дуралей!.. О чем тут думать, когда мне нужно огня, чтоб готовить кушанье, а ты извел, истребил, пережег все барские дрова! Как мне теперь быть с обедом для синьорины? Ступай, добудь дров где-нибудь!.. ступай скорей!.. Обедни давно прошли, скоро полдень… иди, достань хоть поленцо… Живо, Маттео!

Маттео приблизился на шаг и протянул с немым красноречием отверзтую руку к засуетившейся ключнице…

Чекка посмотрела на него с торжественным недоумением.

— Что такое?.. чего тебе?

— Денег! — пробормотал Маттео…

— Денег!.. Санта Мадонна! Каких тебе еще денег, пьяница?.. Вот я дам тебе денег, погоди! Зачем они тебе?.. на вино, что ли? или чтобы купить новую ленту на голову твоей кривой Розе?.. Послушай, Маттео, не беси меня, — ступай за дровами, не то!..

— Да где же я возьму дров без денег? — отвечал Маттео жалобным голосом.

— А где же я возьму денег на дрова, — вскрикнула Чекка, потерявши всякое терпение и всякую власть над собою.

— У синьоры разве нет, — спросите у нее?

— У синьоры!.. Помилуй! Синьора сама денег не держит; ее казна вечно у меня… у меня нет ни полграции[7], стало быть, у нас в доме не отыщешь ничего… Как быть, добрый Маттео? Нельзя же мне синьору оставить без обеда! Придумай что-нибудь, помоги, что нам делать?

Оба казались поражены.

Рука, опустившаяся на плечо пригорюнившейся Чекки, заставила ее оглянуться: за нею стояла синьора Пиэррина, спокойная и беспечная, хотя слышала весь разговор своих слуг.

— Полно, Чекка, оставь свое ворчанье, ступай за мною! А ты, Маттео, можешь себе идти к своим делам. Чекка вздор говорит: мне не нужно дров, мне ничего не нужно!

И, кивнув слегка головкой, синьора Пиэррина повелительно повлекла за собою Чекку. Они прошли через огромные сени палаццо Форли, повернули направо и по маленькой лестнице добрались до третьего жилья, где очутились в небольшой комнате. Когда дверь за ними плотно затворилась, Пиэррина обратилась к своей спутнице:

— Охота тебе, Чекка, вечно кричать и хлопотать из пустяков! что за шум? болтаешь со всяким народом — что ни попало, посылаешь Маттео доставать дров где он хочет… Что же, красть их ему?.. Не стыдно ли тебе? Чего доброго, тебя на улице услышат!

— Ах, Мадонна Сантиссима! какие тут пустяки! Огня нету, дров нету, — как же я стану готовить обед?.. как сделаю тебе минестру[8]?

— Мне не нужно твоей минестры! Сегодня пост: ты дашь мне что-нибудь…

— Да у нас ничего нет… как ты будешь без обеда?

— Говорят тебе, я не хочу обедать, ты несносна с своим приставаньем!.. Надоела так, что не знаешь, куда уйти, чтобы не слыхать твоего шума и крика!