Николай Псурцев

Разные роли капитана Колотова

– Он еще и издевается, – сказал Лаптев и указательным пальцем выщелкнул в окно окурок. – Вот гад кривоногий…

Мокрый окурок прилип к лобовому стеклу проезжающего мимо такси. Побагровевший водитель принялся сигналить, грозить кулаком и что-то яростно выкрикивать.

– Да иди ты! – махнул рукой Лаптев и чуть притормозил, чтобы такси проехало.

– Я тебя выгоню, – тихо сообщил Колотое.

– А че такое, че такое? – встрепенулся Лаптев, нажимая на акселератор. – Гад, он и есть гад, и издевается еще. По всему городу за ним мотались и только за ради того, чтоб он нас обратно в управление привел. Так могли бы сидеть у окошка, да и ждать. Ну? Правильно? Ну?

– За рот твой слюнявый выгоню, – уточнил Колотов. – Постовым поставлю к урне на вокзале. Будешь гражданам указывать, куда окурки кидать. Заодно и сам поучишься.

С заднего сиденья хихикнули.

– На площадь-то не выезжай. – Колотов принялся разминать слегка затекшие ноги. – Тормозни на углу. Поглядим, зачем Гуляй сюда пожаловал.

– Он либо наглец, – подался вперед с заднего сиденья Скворцов, – либо одурел, балбес, от самогона и прет неизвестно куда, дороги, понимаешь ли, не разбирая.

– Я думаю, он сдаваться идет, – серьезно заметил Зотов. – Пил, гулял, воровал. А вот утром сегодня проснулся, и так нехорошо ему стало, так муторно, ну, просто невмоготу. Пошто же жизнь свою молодую поганю, подумал, пошто не живу, как все, чисто, светло, иа одну зарплату? Расплакался, надел штаны, «вареные», итальянские, «Феруччи», и пошел сдаваться.

– Не, – отозвался Лаптев. – Он дразнится. Засек, что его ведут, понял, что все, кранты, не деться никуда, и фасонит теперь, изгаляется. Ща потопчется возле управления и в прокуратуру нас потащит, а потом в филармонию Шульберта слушать, и будет там какой-нибудь пиликалка два часа нам уши чистить. Мы уснем, он скок – и был таков…

– Ну как не стыдно, – Зотов помотал головой в знак своего искреннего душевного огорчения. – Только плохое в людях видим. Ну осталось же в нем что-то святое?

– Нет, датый он, точно датый, – не отступал Скворцов. – Ишь как озирается. Очухался и никак не сообразит, куда попал.

– Все, тихо, – Колотов наклонился вперед. – А вот и Питон. Все в цвет. Молодец, Нинель. Скинемся, флакончик «Фиджи» ей купим.

Кривоногий Гуляй был большим модником. Кроме «вареных» джинсов, на нем была еще и черная лайковая куртка и кепочка с длинным козырьком и какой-то нерусской надписью на тулье. И впрямь, как приметил Скворцов, он все озирался по сторонам, но верно, не из-за того, что не понял, куда попал, а для того, чтобы поглядеть, какой эффект его «варенки» производят на девочек, девушек и дам. Но девочкам, девушкам и дамам было, судя по всему, до модного Гуляя как до лампочки, и он был этим явно расстроен и что-то говорил обидное им вслед, особенно громко в спину самым худеньким и хрупким. Бог их знает, женщины разные бывают, иная, что покрепче, глядишь, развернется и саданет Гуляя по загривку, и покатится по асфальту его нерусская кепочка, и затопчут ее равнодушные и невоспитанные пешеходы своими добротными отечественными башмаками, а иная и крикнет громово, и порекомендует ему, где и в каком месте свои словесные изыскания выказывать, а какая, глядишь, и милиционера кликнет. Всякие девочки, девушки, дамы бывают… А милиция, она близко, в десяти шагах. На красной вывеске возле дверей так и написано: «Управление внутренних дел». Но нет, не особо боится Гуляй милиции. Вон вышел дородный капитан, с козырьком на лоснящемся лбу, а Гуляй к нему скок и эдак развязненько, как в кинофильмах про двадцатые годы: «Разрешите прикурить, товарищ красивый милиционер».

– Сволочь! – заявил по этому поводу Лаптев.

– Мается он, мается, не знает, к кому подойти, – констатировал Зотов.

– «Беляк»[1] пришел, – догадался Скворцов, – Ща крокодильчиками кидаться начнет…

Но вот Гуляй насторожился, уставился, чуть пригнувшись, в одну точку на краю площади. Питона Колотое еще не видел ни разу, но узнал его тотчас. Когда кого-то очень ждешь, когда очень жаждешь с ним встречи, когда по ночам снится он тебе без лица, с черным провалом вместо него, тогда вмиг разглядишь долгожданного, даже в таком безмятежном столпотворении, что случилось сегодня на площади. Питон был высок, черноволос, по-монгольски скуласт. Шагал он уверенно, сунув руки в карманы брюк, откинув назад полы свободного пиджака.

– Он вооружен, – сказал Колотов. – Видите.

– Левая пола чуть провисает, – подтвердил Зотов.

– Шеф, позволь, сниму гада одним выстрелом, – Скворцов угрожающе потянулся к кобуре.

– Я все понял, – Колотов засмеялся. – Подружка-то Гуляя не соврала. Все четко.

– Что? – у Зотова вдруг вспотели ладони, и он незаметно вытер их о куртку.

– Питон встречу назначил на площади у помойки. – Колотов обернулся и посмотрел на своих спутников.

– Ну, – поторопил его Скворцов.

– У помойки, – повторил Колотов.

Никто не реагировал.

– Вот тупые-то, – Колотов дернул головой. – У помойки, у мусорской конторы, значит. У нашей с вами, значит, конторы.

– Уууу, тварь, – злобно протянул Скворцов. – Не вынесу этого, шеф! Дай стрельнуть, дай!

– Здесь задерживать нельзя, – Колотов потер подбородок. – Народу тьма.

Гуляй и Питон наконец встретились. Как порядочные пожали друг другу руки, огляделись, как им показалось, незаметно и бодренько пошли прочь от «помойки».

Лаптев завел двигатель, и «Жигуленок» медленно выкатил на площадь.

Посреди площади расположился овощной базар: пестрые ларьки с меднолицыми, горластыми деревенскими кооператорами за прилавками, а вокруг веселые, гомонящие покупатели, взирающие на обилие овощей и фруктов. Дождались все-таки. Спасибо областным властям. Колотов заприметил в толпе каких-то ребят с фотоаппаратами и диктофоном «Репортер». Сегодня вечером по местному радио трезвон будет, ну а завтра подборочка в областной газете, это уж точно.

Пока объезжали базар по краю площади, на несколько мгновений потеряли из виду модную парочку, а когда наконец обогнули последний павильон, оказались от нее метрах в десяти. Те преспокойненько поджидали автобус на остановке,

– Плохо, – сказал Колотов. – В такси было бы проще их брать. Что у них, бабок нет, что ли?!

– Экономят. – Зотов опять вытер ладони о куртку, – Денежка счет любит. Копеечка к копеечке…

На остановке возле парочки томился тот самый дородный милиционер, у которого Гуляй прикурить попросил,

– Лобенко сменился, – хмыкнул Скворцов. – Домой мчится. Его там диван ждет необъятный и щи тещины, жирные, густые. Она у него в столовке работает… Он на тещу два раза бэхээсэсников напускал. Стращал. Она его теперь и вовсе на убой кормит. Успокоился…

А Лобенко словно учуял, что о нем говорят, уперся взглядом в машину, а потом заулыбался, руки распахнул, словно Гуляя с Питоном обнять захотел. Те шарахнулись в сторону, а Лобенко уже бежал к машине, топая по-слоновьи:

– Идиот! – процедил Колотое. – Чему учили?! Давай, Митя, жми, пока он нас не спалил.

Машина рванулась, будто ей кто доброго пинка дал, влилась в поток на улице Коммунаров и через несколько десятков метров вильнула в проулок.

– Эй, Колотов! – донеслось сзади зычное. – Погодь!

И растаяло умирающим эхом «Погодь… погодь… погодь…».

– Все, – сдавил сильно виски Колотов. – Опять придет ночью, только теперь с лицом.

– Кто? – не понял Зотов.

– Да это я так. – Колотов махнул рукой и повернулся к Скворцову, – Давай, Миша, ищи такси.

– А я? – обреченно спросил шофер.

– Отгонишь машину в управление, срисовали ее, Митя.

Повезло. Не прошло и минуты, как к Колотову подкатила салатовая «Волга» с горделиво восседающим в ней Скворцовым. Колотов опасливо заглянул в кабину – не тот ли водила там правит, которому Лаптев неприятность на стекле сотворил. Чем черт не шутит. Нет. Шофер был другой, добродушный, пожилой и с хитрым глазом. Подбежал, наконец, Зотов выдохнул: