Пока учительница раскладывает тетради на столе, я настраиваю себя на то, что этот день будет невыносимо долгим, потому что Ангела нет рядом.

Первые пятнадцать минут урока я вообще не могу сосредоточиться. Я сижу, смотрю прямо перед собой, в спину Лазаревой, но мои мысли летают где-то далеко от этого класса, от этой школы…

Затем я слышу, что Светлана Александровна перестает говорить. Почему-то я думаю, что она заметила, что я витаю в облаках, и я со страхом отрываю взгляд от черного пиджака Лазаревой. Я перевожу его на учительницу и с облегчением замечаю, что она замолчала не из-за меня. Она вообще не смотрит в мою сторону. Светлана Александровна начинает копошиться в своей сумке, а затем достает оттуда серебристую раскладушку.

― Алло, да? ― громко говорит она и встает из-за стола.

Я только сейчас замечаю, какой у нее громкий голос.

Учительница молчит, слушает кого-то, и ее глаза неожиданно округляются, будто от сильного шока.

― Да как же так? ― вздыхает она и прижимает ладонь свободной руки ко рту.

И тут ее взгляд падает на нашу с Егором парту. Я начинаю нервно ерзать на стуле и боковым зрением замечаю, что Егору тоже не по себе оттого, что Светлана Александровна неожиданно обратила на нас внимание.

Что-то не так?

Учительница продолжает смотреть на нас.

Это звонят мои родители, или родители Егора? С ними что-то случилось?

Или я просто себя накручиваю, и Светлана Александровна просто смотрит на нас. Быть может, нет совершенно никакого повода начинать бить тревогу.

― Да, да, я поняла, ― бормочет учительница. ― Да, конечно. Хорошо, не беспокойтесь. Господи, ― она ахает, и я пытаюсь услышать, что она говорит дальше, но это сложно, так как одноклассники пользуются моментом, что Светлана Александровна отвлеклась, и начинают перешептываться друг с другом.

Светлана Александровна убирает телефон от уха. Она какое-то время стоит перед классом, не двигается и смотрит в одну точку. Она точно сейчас не с нами. Учительница глубоко погружена в свои мысли, и, клянусь, я вижу, как краснеют ее глаза.

Мне невольно становится тревожно.

Затем она резко вздрагивает и моргает. Ее глаза растерянно бегают по классу. Мое сердце начинает биться быстрее. Ее взгляд снова останавливается на нашей парте. Светлана Александровна поджимает губы, и ее подбородок дрожит, словно она сейчас зарыдает.

Ничего не говоря, учительница выбегает (да-да, именно выбегает) из класса, и всех это немного удивляет. Мы с Егором впадает в полное недоумение, я смотрю на него, он смотрит на меня, и мы надеемся найти в глазах друг друга ответ.

― Что это с ней? ― спрашивает тихо Егор.

Я пожимаю плечами.

― Она как будто собиралась заплакать, ― говорит он и смотреть на дверь.

― Это странно, ― бормочу я.

Егор меня слышит и кивает.

Из-за неожиданного ухода Светланы Александровны срывается урок русского языка. Все счастливы, кроме меня и Егора. Мы так и не пошевелились ни разу за все сорок пять минут.

Когда наступает перемена, и я с Егором иду к кабинету физики, то вижу у учительской Светлану Александровну. Она стоит рядом с завучем и вытирает белым носовым платком слезы под глазами. Я толкаю Егора в бок, он смотрит на меня. Я киваю ему в сторону учительницы, и он поворачивает на нее голову. Несколько секунд молчит, затем пожимает плечами и хмурится.

Весь день проходит, словно во сне.

Когда звенит долгожданный звонок с последнего урока, я вылетаю из класса истории одной из первых и мчусь в раздевалку, чтобы взять куртку. Затем жду Егора в холле.

― Пойдем сейчас? ― спрашиваю я у него, имея в виду поход к Ангелу.

― Мне надо зайти домой, ― говорит Егор.

― Ладно. Тогда сначала до тебя, а потом к нему.

Егор неуверенно кивает, и мы выходим из школы.

Глава пятнадцатая

Каждая моя мышца напряжена до предела. Я переживаю. Сильно. Мои ладони вспотели от баснословного волнения. Я поднимаюсь по ступенькам, потому что лифт в доме Ангела сломался, и думаю о том, что скажу, когда увижу его. Сзади меня почти бесшумно идет Егор. Он так же погружен в свои мысли, как и я.

Когда мы поднимается на нужный этаж, я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и успокоиться.

Сжимаю руки в кулаки, смотрю через левое плечо на Егора, который минует последнюю ступеньку и встает рядом со мной. Затем мы медленно идем к двери семьи Самарских.

Я почти минуту переглядываюсь с Егором, и мы по очереди киваем на дверной звонок и мотаем головой, решая, кто позвонит в него.

В итоге это делаю я. Тянусь дрожащей рукой и нажимаю на маленький черный квадратик.

И наступает тишина.

Мы с Егором ждем.

Кто нам откроет двери? Ангел, или его родители?

Хотя бы Ангел. Хоть бы Ангел. Хоть бы Ангел.

Я прерываю свою молитву, когда слышу, как двери с другой стороны кто-то подходит. Затем на нас с Егором смотрят в глазок, молчат. Я уже не могу стоять на месте. В мыслях я громко кричу, требуя впустить меня, и колочу кулаками по двери. Внутри меня бушует ураган.

В следующую секунду дверь медленно открывается, и я первая вижу светлую макушку отца Ангела.

Виктор Валерьевич смотрит на меня своими большими серо-голубыми, опухшими, будто он не выспался, глазами.

― Здр…здравствуйте, ― лепечу я.

― Привет, Августа, ― кивает мужчина и открывает дверь шире. Он переводит взгляд на Егора. ― Привет, Егор.

Егор кивает.

― Мы к Ангелу, ― говорю я.

Виктор Валерьевич замирает, как человек, в которого попадает пуля, и глаза его становятся стеклянными.

― Он дома? ― неуверенно спрашиваю я.

― Да, Ангел дома, ― мужчина вздыхает и с поджатыми губами смотрит на меня. ― Проходите.

Мы заходим в прихожую и неуверенно ютимся с Егором.

― Я скажу ему, что вы пришли, ― говорит нам Виктор Валерьевич и идет к комнате сына. Он останавливается у нее, я вижу, как сжимается его кулак, которым в следующую секунду он осторожно стучит по двери. Затем Виктор Валерьевич открывает дверь, и его голова с плечами исчезают. ― Ангел? К тебе пришли друзья, ― слышу я его тихий голос.

И затем мой слух улавливает голос, который я раньше никогда не слышала, и который отдаленно напоминает тот, что всегда согревает меня изнутри. Этот голос не может принадлежать Ангелу, потому что Ангел всегда говорит живо, энергично, даже когда ему грустно. А тот, что я слышу сейчас, ― надломленный, погасший и хриплый.

― Не надо, ― произносит этот голос. ― Я не хочу никого видеть.

― Но, сын…

Ангел не дает ему договорить и начинает кричать:

― Я не хочу никого видеть!

Я вижу, как Виктор Валерьевич вздрагивает, и кидаю тревожный вопросительный взгляд на Егора. Он тоже ничего не понимает.

― Хорошо, ― сдается мужчина и закрывает дверь комнаты Ангела.

Его глаза закрыты какое-то время. Он делает глубокий размеренный вдох и разворачивается в нашу сторону.

― Извините, ребята, но встреча отменяется, ― с искренним сожалением говорит мужчина.

― Что… что с ним? ― от волнения мой голос срывается на шепот.

Это не может быть Ангел. Только не мой Ангел. Только не он. Нет. Это не его голос. Это не он кричал. Он бы никогда не сказал, что не хочет видеть нас с Егором.

Виктор Валерьевич напрягается. Его серо-голубые глаза темнеют от печали, и мне становится не по себе. Я чувствую, как где-то глубоко внутри меня зарождается тошнотворный приступ паники.

― Ангел не может ходить, ― шепчет мужчина и вдруг всхлипывает. Он низко опускает голову, и его плечи начинают трястись от рыданий. Виктор Валерьевич накрывает глаза ладонью, и все, что я слышу и вижу, это беспомощно плачущего взрослого мужчину. ― Мой сын не может ходить, Августа. Теперь не может…

Я теряю остатки самообладания и тоже начинаю плакать, хотя с трудом понимаю, что происходит.

― Т…то есть? ― спрашиваю я.

― Он…

Виктор Валерьевич не успевает договорить, как вновь раздается тот ужасный надломленный голос из комнаты Ангела: