— Вот чудак!
— Позволю с вами не согласиться. Мистер Форстер безусловно прав. Усы почти закрывают вам рот, а рот у вас красивый и выразительный.
— Не думаю, чтобы мистер Форстер объявил войну моей бороде и моим усам по этим причинам. Не думаю также, что борода и усы помешали мистеру Шефферу добиться в портрете, который он написал, сходства с вашим покорным слугой.
Диккенс переводит взгляд на Фрита. Художник прерывает работу.
— Вас очень трудно писать, мистер Диккенс, очень трудно, — нахмурившись, говорит Фрит. — А могу ли я узнать, почему не закончен тот портрет?
Он указывает кистью в отдаленный угол кабинета, где на мольберте стоит портрет, задернутый холстом. Мистер Фрит продолжает:
— Мы все знаем этого художника, у нас, в академии, он пользуется большой популярностью…
— Почему не закончен этот портрет? — снова улыбается Диккенс. — Это не тайна. Видите ли, милый Фрит, я позировал долго. Сначала я очень напоминал на портрете Бен Каунта. Вот-вот, знаменитого боксера. Затем я превратился бог знает в кого. Наконец я решил, что пора кончать. Я слишком долго смотрел на портрет и, ей-ей, почувствовал, что начинаю на него походить… Нетрудно представить, какое разочарование ожидало бы тех, кто никогда меня не видел и судил бы обо мне по этому портрету.
— Публика всегда интересуется внешностью литературных знаменитостей, — вставляет Фрит.
— Возможно. Но должен сказать, что те, кто видел меня впервые, не раз испытывали разочарование.
Недоверие написано на лице Фрита, который усиленно работает кистью, и Диккенс добавляет:
— Бывает и так, что это разочарование переходит в решительное неудовольствие. Вот, например, Шеффер. Он считается у вас, художников, большим мастером, не так ли? Когда он меня увидел, он мне заявил: вы совсем не такой, какого я ожидал увидеть. Вы похожи на голландского шкипера.
— На кого?
— На голландского шкипера.
Диккенс делает короткую паузу и заканчивает:
— Если же говорить о портрете, который он писал с меня, то я могу только сказать одно: портрет не похож ни на меня, ни на голландского шкипера.
Фрит молчит, ему явно не хочется продолжать беседу на эту деликатную тему. Диккенс терпеливо сидит, не меняя позы. Понемногу он находит путь к обычному своему занятию во время этих сеансов. Занятие то же, что и три года назад, когда его писал Ари Шеффер. Но тогда он был окружен участниками романа «Крошка Доррит», он видел перед собой слишком хорошо знакомую камеру в Маршельси, — теперь перед ним Бастилия и бульвары Парижа.
Какую удивительную книгу написал Карлейль! Он читал ее и раньше — книга вышла в год издания «Пиквика», — не так давно, несколько месяцев назад, он снова начал читать «Французскую революцию». И, когда кончал эту волшебную книгу, уже знал, что не уйдет от соблазна писать роман, в котором примут участие мрачные события, ужасные tricoteuses — вязальщицы, казематы Бастилии… Впрочем, он тогда же решил, что место действия не должно ограничиться пределами Парижа. Он попытается рассказать о двух городах — Париже и Лондоне, — разделенных в ту памятную эпоху враждой и ненавистью, более непреодолимыми, чем Ламанш. И он попытается построить свой роман точь-в-точь, как французы строят свои пьесы, — он опишет сначала события одной эпохи, прервет повествование, перешагнет через несколько лет и развернет новые события.
У него уже был опыт исторического романа. Но работа над новым романом обещала быть более сложной. Франция — чужая страна, а события той эпохи куда более сложны, чем мятеж лорда Гордона. Надо перечитать немало книг.
Но когда Карлейль прислал эти книги, он ахнул. Милый Карлейль! Немедленно отозвался на его просьбу и прислал книги, о которых он его просил, — те книги, на какие ссылался в своей «Французской революции». Две нагруженные с верхом телеги.
Разве возможно прочесть такую уйму книг? И необходимо ли это ему — романисту, который не собирается писать еще одну историю французской революции? Конечно, многие из этих книг ему нисколько не нужны, но зато такие книги, как томики Мерсье «Картины Парижа», — клад для романиста…
Итак читатель уже познакомился с главными участниками романа. Снова он встречается с героями Диккенса в конце каждой недели. Снова надо заботиться о том, чтобы в каждом номере журнала читатель нашел такое событие, которое не позволит ему скучать. Снова каждый номер еженедельного журнала надо насыщать действием. Это нелегко; ежемесячные выпуски позволяют сюжету развиваться в более спокойном тоне.
Но иного выхода не было. Разрыв с издателями Брэдбери и Эвансом заставил проститься с «Домашним чтением». Сложные юридические споры с издателями закончились основанием нового журнала. Десятки заглавий состязались между собой, пока тридцатого апреля 1859 года не вышел первый его номер. На титуле читатель прочел: «Круглый год». Еженедельный журнал под редакцией Чарльза Диккенса. Над заглавием напечатано было мотто Шекспира: «Повесть о нашей жизни из года в год», и на том же титуле читатель оповещался, что «Домашнее чтение» слилось с новым журналом. Внимание читателя надо было сразу привлечь к «Круглому году».
Чем же, если не новым романом Чарльза Диккенса— «Повесть о двух городах»?
Читатель «Повести о двух городах» познакомился с симпатичным пожилым джентльменом мистером Лорри, опытным и преданным клерком лондонского банкирского дома. Мистер Лорри предан не только этому банкирскому дому, но и своему другу, французу, доктору Манетту, который много лет назад был брошен в Бастилию. Теперь, после восемнадцатилетнего заключения, он освобожден, но не вернулся в Англию, где находилась его дочь Люси. Мистер Лорри и Люси едут в Париж, чтобы его разыскать.
Мистер Лорри и Люси встретились в винной лавке Сен-Антуанского предместья с владельцем лавки Дефаржем и его женой Терезой Дефарж. Вместе с добрым клерком и Люси читатель нашел доктора Манетта полупомешанным стариком. И вместе с ними возвратился в Лондон, где доктор понемногу восстанавливает свои душевные силы, подорванные Бастилией.
Как во французской драме, прошло несколько лет, и на сцене уже новые участники романа: сын маркиза, француз Шарль Сен Эвремон, учитель в Лондоне. У себя на родине он отказался от всех привилегий французской знати и превратился здесь, в Лондоне, в Чарльза Дарнея. И неожиданно предстал перед судом Олд Байли как обвиняемый в шпионаже в пользу Франции.
И читатель уже встретился с Сидни Кэртоном, безработным адвокатом и человеком большого сердца и неудавшейся судьбы. Картон — чернорабочий в мире законников и знает, что ему не суждено добиться иного положения. Случайное сходство его с Чарльзом Дарнеем уже стало известно читателю, известен стал и исход процесса по обвинению француза в шпионаже, — умелый адвокат невинного Дарнея использовал сходство его с Картоном, и Дарней спасен от смерти. Доктор Манетт и Люси, симпатичный мистер Лорри, свидетели в процессе, — все они душевно рады оправданию невинного человека. Дом доктора открыт для Дарнея, открыт он и для его двойника — Кэртона. Оба они влюбились в Люси.
Диккенс пишет роман в Гэдсхилле. Лето. Если верить Шекспиру, то прямо перед дверью в дом, которого еще не было в те времена, произошло ограбление, в котором участвовал сэр Джон Фальстаф. И имён-но оттуда, где теперь сидит в своем кабинете Чарльз Диккенс и пишет роман, сэр Джон Фальстаф пустился наутек, испугавшись возмездия.
Теперь из открытого окна кабинета Диккенс может разглядеть через дорогу, пролегающую перед участком, коттедж. Там деревенская пивная, названная в честь небезызвестного события в «Генрихе IV» «Сэр Джон Фальстаф». Позади дома — лес Кобхем и парк, некогда принадлежавшие потомкам лорда Кобхема. Бедный Шекспир вынес немало неприятностей от потомков славного лорда, некогда погибшего за великое дело Виклефа, который, как известно, смело восстал против римского престола. Но, пожалуй, потомки лорда Кобхема были правы. Ведь сочинитель трагедий Вильям Шекспир изобразил сначала своего сэра Джона Фальстафа под именем сэра Джона Ольдкестля. Имя это он нашел в старинной хронике, и еще сейчас из окна кабинета в Гэдсхилле можно видеть развалины замка, где жил этот сэр Джон Ольдкестль. Кто был этот Джон Ольдкестль — сочинитель трагедий, Шекспир не знал, но в той же хронике он нашел под тем же именем некоего пажа герцога Норфольского. Потому он и наделил этим званием своего неблаговидного трусливого толстяка А в результате — весьма серьезная неприятность. Оказалось, что знаменитый сторонник Виклефа, погибший геройской смертью за дело протестантизма, именитый лорд Кобхем, был пажем герцога Норфолька. Потомки лорда-героя были взбешены таким неуважением сочинителя к имени их славного предка, и пришлось бедному Шекспиру заявлять, что он отнюдь не имел в виду опорочить лорда Кобхема, и что под именем Ольдкестля выведен отнюдь не протестантский мученик. Пришлось отказаться и от имени Ольдкестль для своего толстяка и назвать его сэром Фальстафом.