— Ладно, поглядим, какие бункера эти малолетки намолотят, — криво усмехались матерые бирюки, краем уха слушая вести от привозивших обеды поварих.

И не могли «дотолковать», какая же выгода этому Чеколовцу от того, что мотается он с поля на поле и обратно, надоедая начальству просьбами и требованиями обеспечить его звено горючим, смазкой, транспортом, завтраками, обедами, ужинами вовремя. Ну, пацаны, может быть, сколько-нисколько, а заработают, а он что иметь будет? Тариф? И где тут преимущества?

А преимущества были. И до сих пор еще Иван Михайлович Пащенко смеется над собой, вспомнив, а тогда не до смеху было.

Есть у СК-4 сбоку маленький, с четверть длиной, консольный промежуточный валик. И вот возьми и ослабни гайка крепления этого валика. Слышит комбайнер — что-то не то, по-другому задышал механизм. Глянул — и за голову схватился: валик сломался, болтается. А про то забыл с перепугу, что он не сквозной вал и лопнуть посередине не мог. И гнать в мастерские сваривать его не нужно. Остановил агрегат, поджидает едущего уже к нему звеньевого.

— Федор Яковлевич! Промежуточный полетел.

— Далеко не улетит, сейчас поймаем.

Откинул сиденье, погремел под ним, перебирая ключи, откопал, какой нужно, подтянул гайку, законтрил. Все, езжай!

Таскались одиночки с поля в мастерские за десяток километров из-за пустячков посмешнее. Всякое случалось с молодыми по неопытности. Тот же Юра Михайлов, который вежливо и наотрез отказался от предложения Ф. Я. Чеколовца пойти в звено к нему, убрал всего 60 гектаров за сезон. А Ваня, Коля и Слава — 1150. И намолотили 22 500 центнеров зерна. 1150! Это почти по 400 при сезонной норме выработки 270 гектаров на комбайн.

— Вот вам и чем занимался Чеколовец, — подтрунивали над скептиками.

Гайки вовремя подкручивал. Горючее, смазку, транспорт, обеды выколачивал и дыхнуть не давал ни хлопцам, ни на хлопцев: пусть работают да радуются.

А радости было: о них заговорили на летучках и на скамеечках возле оград.

— Чудо-то какое, кума… Слыхала? Колька Лихолюбовых со Славкой Новиковым по четыреста рублей с гаком заработали на уборке. Вот тебе и школьники-ученики. А мой оболтус еще и должен остался.

Механизированные комбайновые звенья стали системой.

В 1969 году в звене Федора Яковлевича уже шесть человек, трое из них — учащиеся старших классов школы. И снова выработка невероятная: по 440 гектаров на комбайн.

А в семидесятом в партком совхоза пришли девочки: восьмиклассница Павлючкова Оля и десятиклассница Имамутдинова Галя.

— Чем мы хуже мальчишек?

Ничем. Взрослых ничем не хуже. Школьники Оля, Галя и Саша Коннов подобрали хлеба с 1673 гектаров. Больше двойной нормы выработки!

Весть о необычных делах обычных людей дошла до Москвы, и в далекую, но не затерянную меж высоких хлебов Покровку приехал заместитель министра сельского хозяйства Кардапольцев.

— Я хочу видеть этого человека.

— Чеколовец в поле. Вызвать?

— Меня везите к нему.

Издали самоходные комбайны с брезентовыми рукавами на концах шнеков были похожи на верблюдов, и копны желтой соломы, как песчаные дюны, дополняли это сходство: спокойно и размеренно двигался маленький караван.

И каково же было удивление замминистра, когда он вместо солидных мужей с отросшей щетиной бород и усов увидел за штурвалами двоих девочек и мальчишку.

— Так это они и выполняют по две нормы?!

— Они.

— Нет, это невероятно! Выходит, дело не столько в опыте, сколько в организации труда? Внедрять. Немедленно внедрять. И повсюду.

Целый день пробыл Кардапольцев в звене Чеколовца. Агроном по образованию и много лет жизни отдавший полям Зауралья, он готов был сам сесть за штурвал комбайна. Физический труд — потребность наследственная и ничем не истребимая.

И уже в совхозной конторе, поздно вечером, изрядно утомив расспросами стеснительного звеньевого и сам устав донельзя, — метод стоящий и важен до мелочей, — замминистра поинтересовался чисто по-крестьянски:

— Вы как-нибудь собираетесь поощрить Федора Яковлевича, товарищи руководители?

— Собираемся. Готовим ходатайство на присвоение звания «Заслуженный механизатор».

— Это само собой. Расщедрились.

Указ о присвоении звания Героя Социалистического Труда Чеколовцу Федору Яковлевичу, механизатору совхоза «Варненский» Челябинской области, вышел весной 1971 года, но получать награду, которая хранилась в обкоме КПСС, он поехал только после посевной.

Прошли годы. Прошли, но не забылись и не потускнели, как не тускнеет золото на его медали «Серп и Молот», к которой давно привыкли. И однажды спросили:

— А вот скажи, Федор, кто тебя в Герои возвел?

— Ну кто… Земля, если вдуматься.

— Правильно. В человеке всё от нее.

Рассказы

Лежачий Камень

И в самой деревеньке ни скалистого, ни глыбистого не было ничего, и люди в ней жили тоже, как люди, не лодыри и не лежебоки, а вот когда и почему спрозывалась она Камнем да еще и Лежачим — самые замшелые старики только руками разводили:

— А кто ж его знает… Камень и Камень. Мало их, камушков таких вот, в Лету брошено, а эта река никогда не пересохнет.

— Оно, конечно, все имеет смысл, да не во все ума хватает вникнуть, но тут с сотворения мира и ломаного кирпича сроду не валялось.

— Кирпича… Кирпич у нас в Лежачем только на валюту. Глину для оконной промазки и то, слышь, возим чуть ли не из-за границы, до своей не можем докопаться, хоть докуда рой — все чернозем.

— Да-а-а, землица здесь — с вечера в квашню насыпь, к утру тесто поднимется.

— А хлеба какие родит! А?

Вера в то, что урожайней здешней земли нет и не может быть, передавалась от поколения к поколению, и навсегда отлучались из деревни лишь убитые на войне. В этом, пожалуй, и крылась суть, почему Лежачий Камень — лежачий камень. Поэтому же и все население его состояло в основном из четырех фамилий, до того схожих и связанных между собой родством, что Наум Широкоступов, направленный сюда председателем колхоза еще в тридцатом году, до самой пенсии путал при начислении по трудодням Галагановых с Балабановыми и Балагановых с Шатровыми.

И даже потом, когда вышпалилась неподалеку железная дорога и зааукали сытые паровозы по весенним ночам, темным и до того тихим, что слышно было, как шипит и потрескивает, сгорая, чья-то падающая звезда, Лежачий Камень остался лежачим камнем.

Поговорки эти, — да и паровозы тоже, — тамошних жителей не касались и не трогали, все они от мала до велика испокон веку холили свою землю, считали лучшим удобрением соль на рубахах, никакой другой работы не знали и так облагораживали ее, что действительно хоть в квашню.

Но Лежачий Камень рос, а гектары оставались те же, и на них давно уже отсеивались в сжатые сроки и отжинались тоже, и сколько бы не пытался кроить райземотдел что-нибудь прирезать к пахотному клину лежачинцев — ну ни лоскута не выкраивалось.

И вот оно, письмо с целины. Писал брат сестре и не то, чтобы звал или сманивал, этого Сашка и в уме не держал, понимая прекрасно, что Шуре с ее Семеном и в Лежачем Камне живется не кисло: он — заведующий складом горючего, она — комбайнер, это во-первых, а во-вторых — свой дом-крестовик, огород соток на пятьдесят, своя баня и хозяйство — одного крупного скота — того и гляди пригон унесут на рогах, а в-третьих — шестеро теперь уж парней у них, старшему — восемь, младшему — два, и поэтому Сашка просто писал, как пишут только вчера демобилизованные солдаты:

Александра сперва сама перечитала письмо на несколько рядов, потом подала мужу. У Семена тоже пересохло во рту, но Семен виду не показал.

— Это куда это его занесло, космополита?