Только двадцать третьего марта предстал граф перед судьями в Вестминстер-Холле и, несмотря на тяжелую болезнь и мучившие его боли, защищал себя так талантливо и величественно, что, вполне возможно, склонил бы их в свою пользу. Однако на тринадцатый день суда Пим предъявил в палате общин копии записей из совета, найденные юным сэром Гарри Вэном в красной бархатной шкатулке, принадлежавшей его отцу (секретарю Вэну, сидевшему в совете за одним столом с графом), с обращенными к королю недвусмысленными словами Страффорда о том, что тот не обязан подчиняться правительству и церемониться с народом, и припиской: «У Вас есть армия в Ирландии, которая поможет Вам покорить это королевство». Было непонятно, что подразумевал Страффорд под «этим королевством» — Англию или Шотландию, но парламент счел, что Англию и что это измена. На том же заседании палаты общин было решено внести билль о лишении его гражданских и имущественных прав за измену, заменявший судебную процедуру, требовавшую доказательства факта измены.

Итак, билль был сразу же внесен, одобрен большинством в палате общин и направлен в палату лордов. Пока было не ясно, пропустит ли его палата лордов и даст ли согласие король, Пим сообщил палате общин о сговоре короля и королевы с армейскими офицерами, которые якобы готовы подтянуть к парламенту войска и взять его под контроль, а также послать сотню солдат в лондонский Тауэр и помочь бежать графу. Заговор с участием армии раскрыл некий Джордж Горинг, сын лорда, носившего ту же фамилию, парень сперва сам участвовал в нем, а потом стал предателем. Король и в самом деле отдал приказ отправить две сотни солдат в Тауэр, и они бы вошли туда, если бы комендант — бравый шотландец по фамилии Бэлфор — не отказался их впустить. История эта сделалась всеобщим достоянием, у здания парламента собралась разгневанная толпа, потребовавшая казни графа Страффорда как одного из главных сподручных короля в его гонениях на народ. Пока люди возмущались, палата лордов утвердила билль, и он был передан королю вместе с еще одним биллем, запрещавшим распускать парламент и прерывать его работу, если он сам не дал на это согласия. Король был бы рад спасти своего преданного слугу хоть он и не был к нему так уж сильно привязан, но не знал, как это сделать, и утвердил оба билля, полагая в душе, что билль против графа Страффорда незаконен и несправедлив. Граф написал королю, что готов отдать за него жизнь. Но разве мог он предполагать, что его высочайший покровитель так легко поймает его на слове, и потому, узнав свой приговор, Страффорд схватился за сердце со словами: «Не верьте государям!»

Но без хитрости и лжи король не мог ни дня прожить, ни листка исписать, и он направил послание лордам, передав его через юного принца Уэльского, попросив их убедить палату общин в том, что: «жизненный путь этого несчастного человека должен естественным образом оборваться в суровой темнице». Письмо заканчивалось припиской: «Но коли сведено ему умереть, то было бы милосерднее наказать его, не дожидаясь субботы». Если участь графа Страффорда не была предрешена, то эти слова, трусливые и подлые, сделали свое дело. Назавтра, а именно двенадцатого мая, графа повели казнить на Тауэр-Хилл. Архиепископ Лод, обожавший кромсать людям уши и раздирать носы, сам томился теперь в Тауэре и согласился благословить графа перед смертью, когда тот проходил под его окном.

В дни своего могущества они единодушно поддерживали короля, и граф как-то написал Лоду о том, как было бы чудесно устроить мистеру Хэмдену публичную порку за отказ платить корабельные деньги. Увы, славные и великие эти деяния канули в прошлое, и граф принял смерть достойно и героически. Комендант предложил усадить Страффорда в экипаж у ворот Тауэра, опасаясь народного гнева, но граф сказал, ему все равно, от чего умереть: от топора или от тумаков. И прошел твердой поступью мимо людей, взор его был гордым, и время от времени он снимал перед ними шляпу. Над толпой повисла страшная тишина. На эшафоте граф произнес заранее подготовленную речь (бумагу нашли на месте казни, когда он был обезглавлен) и удар топора оборвал его жизнь на сорок девятом году от роду.

Назавтра графа повели казнить на Тауэр-Хилл

Парламент сделал и следующие важные шаги, не менее смелые и решительные (чем казнь Страффорда), которые объяснялись тем, что король так непомерно и долго превышал власть. Всех шерифов и чиновников, незаконно собиравших с людей корабельные деньги и другие налоги, стали называть делинквентами, вынесенный Хэмдену приговор отменили, с судей, которые вынесли этот обвинительный приговор, взяли обещание впредь считаться с парламентом, а одного судью арестовали на заседании Высокого суда и отвели прямо оттуда в тюрьму. Лода обвинили в измене, бедолаг, пожертвовавших своими ушами и носами, к всеобщей радости выпустили на свободу, а кроме того, был принят билль об избрании парламента раз в три года, и в нем говорилось, что народ вправе созвать его своей властью, если этого не сделали король и его чиновники. События эти вызвали много шуму и радости, и вся страна пришла в неописуемое волнение. Парламент, конечно, пользовался такими настроениями и подливал масла в огонь, но вам всегда следует помнить, что король целых двенадцать лет нарушал, где только мог, интересы людей. Все это время обсуждался вопрос о том, следует ли сидеть в парламенте епископам, — больше всего против них возражали шотландцы. Англичане тут разделились: некоторые колебались и поддерживали в данном вопросе короля, разочаровавшись в парламенте, необдуманно пообещавшем отменить почти все налоги.

Я убежден, что если бы в этот или любой другой период своей жизни король внушал бы доверие хоть одному пребывающему в здравом рассудке человеку, он бы спас свою жизнь и остался на троне. Но английская армия была распущена, а он снова вступил в сговор с офицерами и выдал себя, подписав сочиненную ими петицию, заклеймившую парламентских лидеров. Когда была распущена и шотландская армия, король за четыре дня домчался до Шотландии — по тем временам неправдоподобно быстро, — чтобы поучаствовать в еще одном заговоре: таком запутанном, что понять, в чем была его суть, невозможно. Одним кажется, что король хотел подкупить парламент Шотландии, и сумел подкупить многих шотландских лордов и влиятельных людей подарками и почестями. Другие полагают, будто ему нужны были доказательства того, что лидеры английского парламента предательски звали на помощь шотландцев. Но зачем бы он ни ездил в Шотландию, ничего хорошего из этого не вышло. По наущению графа Монтроза, негодяя, отбывавшего тюремный срок как заговорщик, король пытался похитить трех шотландских лордов, сумевших сбежать из темницы, Парламентский комитет из Англии, направленный вслед королю для наблюдения за ним, написал отчет об «Инциденте» — так назвали эту историю, — и парламент опять забурлил, и от страха, скорей всего напрасного, обратился к главнокомандующему графу Эссексу с просьбой выделить для него охрану.

Плел ли король заговор и в Ирландии — точно не известно, но вполне возможно, что и он и королева мутили там воду, сохраняя какие-то отчаянные надежды склонить на свою сторону ирландский народ, подбив его на мятеж. Так оно или нет, но ирландцы взбунтовались отчаянно и буйно и при попустительстве своих священников творили такие невообразимые жестокости в отношении многих англичан, не разбирая ни их пола, ни возраста, что лишь клятвы очевидцев заставляют этому верить. Неизвестно, сто или двести тысяч протестантов полегло от этого бунта, очевидно только, что был он едва ли не самым беспощадным и варварским среди всех, что поднимали дикари.

Король прибыл домой из Шотландии полный решимости вступить в великую драку за утраченную власть. Он поверил, что благодаря дарам и благам, которыми он осыпал Шотландию, она встанет на его сторону, к тому же лорд-мэр Лондона дал в его честь восхитительный обед, и ему показалось, будто англичане снова стали к нему благосклонней. Однако лорд-мэр — еще не народ, и король быстро понял, как он ошибся.