Первым сел у костра Дэй-Асс. Он знал, что боль, которую он прочувствовал, узнав о гибели всей семьи, не даст ему заснуть. И с радостью согласился на дежурство. Сейчас он вспоминал лица родных, вспоминал случаи из жизни каждого, хоть как-то связанные с ним самим. И сон, несмотря на чернильно-глухую темноту, над ним не властвовал.

Одевшийся после лечения Дасти некоторое время ворочался, проверяя, на месте ли оружие и сможет он его сразу вытащить, если вдруг понадобится. Потом долгое время не мог придумать, как лечь так, чтобы не тревожить спину, ноющую от множества порезов. Хотя привычка к осторожности в нём оказалась достаточно сильной, но, едва он нашёл положение, при котором спина не очень болела, задремал сразу. Мысли, с которыми он вошёл в сон, отличались довольно сильной кровожадностью: он не был слишком чувствителен, но потеря родных, которых он не видел долгое время, ударила по нему странно: он ощущал пустоту. И справедливо полагал, что сможет оправиться от этой пустоты и одиночества, только убив повинного в его беде Зверя.

Дэй-Асс разбудил его только на рассвете, а когда воин попенял магу, что мог бы проснуться раньше и подежурить на равных, Дэй-Асс напомнил, что он-то, в отличие от Дасти, не ранен и ему легче пережить ночное дежурство. Тем более что именно сон помогает быстрей справиться с ранениями. После чего закутался в свою куртку и постарался уснуть.

В утренних сумерках Дасти просидел недолго, потому как низкие горы быстро пропустили встающее солнце над собой. Едва солнечные лучи добрались до укромного уголка, где расположились два человека и феникс, Дасти перестал ёжиться от странного шелеста и шорохов, которыми была наполнена остаточная ночь. Теперь он видел всё, и это приводило его в странное умиротворение. Теперь даже смерть родных и близких, которых он не видел уже несколько лет из-за несения службы, казалась чем-то очень далёким, а совсем недавние события в замке среди Когтей Дьявола так вообще казались чем-то из ночных кошмаров. Лишь раз он вздрогнул — когда куча перьев напротив него, через костёр, неожиданно дрогнула, поднялась — и зевающий феникс поплёлся к воде, на ходу теряя все признаки громадной птицы и превращаясь в существо, которому легко преодолевать водную стихию.

Он оглянулся на Дэй-Асса. Тот сидел у камня, ёжась от утренней прохлады. Глаза бездумные, сосредоточенные на чём-то, чего маг, может, и не видел. Дасти положил на затухающие угли вчерашнюю рыбу подогреть и снова вопросительно оглянулся на мага. Тот, приподняв бровь, кивнул.

— Я не передумал, если что, — спокойно сказал Дасти. — Я теперь свободен.

Дэй-Асс понял его: свободен от привязанностей родных.

— Тогда настаиваем на своём, — тоже спокойно заключил он.

Феникс высунул голову из воды и ухмыльнулся. Они спокойны, потому что думают — им придётся воевать со Зверем в привычном для них мире. Посмотрим, как они запоют, когда поймут, куда они попали и что вернуться назад уже нельзя.

5

На улице совсем стемнело. С балкона-лоджии стали отчётливей слышны проезжающие машины и какая-то общая опустелость. Даже прохожие теперь говорили тише, а если и раздавался громкий возглас, то звучал он провисшим в воздухе.

Я с трудом дождалась Силушки, чтобы выслушать его и бежать на улицу искать Даньку. А убежал домовой в соседнюю квартиру давно. Ещё, перед тем как бежать, он немного помялся и сконфуженно сказал:

— Хозяюшка, прости, пожалуйста за ндравность, только ведь домовые друг к дружке с пустыми руками не ходят. Хоть крошечку хлебушка, да принесут. Не видь ты меня — стащил бы крошечку да побёг. А вот поди ж ты. Видишь — и просить приходится.

— А ты пирогов возьми, — предложила я. — У нас их полно. И соседу твоему, домовому, приятно будет домашнего попробовать.

— Ой, хозяюшка, просить боялся, да сама сказала! — обрадовался Силушка.

Кусок пирога мы завернули в салфетки и аптечными резинками обвязали, чтобы удобно было нести. Силушка ушёл к соседу и как в воду канул. Я успела несколько раз выглянуть с балкона — присмотреться, где там Данька бегает. Самого в подступающих сумерках не разглядела, один же фонарь на весь двенадцатиподъездный дом, а вот роликовая компания продолжала кататься, правда, постепенно редела, но самые упорные — значит, в том числе и Данька (надеялась я), продолжали мчаться с той же скоростью по дороге перед домом. Причём, судя по отсутствию компании некоторое время в конце дома, а затем по её появлению с другого конца, народ на роликах освоил новый маршрут. Я не волновалась: если Данька смертельно устанет — это здорово. Я, например, плохо сплю на новом месте, а вот мальчишка придёт уставшим, он и выспится неплохо, а перед тем наверняка и от ужина не откажется.

Примчался Силушка, сел, запыхавшись, на подоконник и объявил:

— Что-то тут, хозяюшка, неладно! Однако интересно-то как!.. Квартирант этот живёт давно здесь. Из другого города, соседушко мой говорит. Но не платит. Вроде как друзья пригласили пожить. Звучит словечко в его беседах с друзьями-то — реабилитация. А что сие — мне неведомо, как и соседушке моему, домовому. А ишо сказано было, что сосед сей в аварию каку-то страшну, с машинами какеми-то, попал, и так плохо было ему, так плохо! Вот он посейчас и не работает пока что. Но, сказал соседушко, богатый квартирант, очень богатый. А ишо у него дочка есть — малышка. Тока она с ним не живёт, а живёт навроде как с матушкой своей — далече где-то, в городе же. Но изредка оне и сюда заходят — его проведать. И пошто мне сказал сосед мой, что не пьёт тот квартирант? Не пойму, хозяюшка, потому как с бутылочкой я сам его видел и не раз. — Тут он кое-что вспомнил и покраснел: — Ой, прости, хозяюшка, забыл главное-то сказать! Соседушко мой кланяется с благодарностью и хлебушку-пирожку печёному так рад, так рад — несказанно!

И сам поклонился. А потом подпрыгнул посмотреть на стол, где посередине стол противень с нарезанным пирогом, просиял — и убежал. Проверять, всё ли я постелила на балконе к Данькиному приходу. Вслед ему я только хмыкнула. Не только на балконе, но на всякий случай ещё и в комнате приготовила диван для сна. Вдруг мальчишке на балконе не захочется? Мало ли. Хотя сейчас жарко, так на что на балконе самый кайф.

Сунув ноги в босоножки, я вышла в подъезд. Мельком глянула на дверь квартиры, с жителем которой так странно познакомилась, и зашагала по лестницам вниз. Да, и мне интересно. У нас дядя проходил курс реабилитации после операции на сердце. Но этот попал в аварию. Наверное, что-то серьёзное. И что с ним не так? И почему соседский домовой сказал, что Денис не пьёт? Может, в прошлые разы я видела другого человека на скамейке? Нет, Денис и тогда, и вчера, например, был в одной и той же одежде: джинсы, рубаха в тёмную клетку… Спутать с другим трудно…

Вышла из подъезда. На дороге темно и пусто. Напротив садик, там фонарь горит. От подъездных окон тоже небольшой свет из коридоров. Но всё равно плохо видно, где кто. Да ещё, несмотря на позднее время, то и дело шмыгают машины. Резким светом фар ломая пространство и совершенно изменяя его. И ещё: с дорожного асфальта — тепло пока, а от газонов, от травы да земли, — прохладой повеяло. А Данька в одних шортах и в футболке. И я тихонько позвала, надеясь, что он где-то неподалёку:

— Данька! Даня!

— Иду! — радостно откликнулись в двух подъездах от меня.

А далее послышался ровно приближающийся ко мне сухой, подпрыгивающий на неровном асфальте звук — на роликах катит!

Мальчишка круто развернулся, объезжая край газона, и влетел в мои руки, чуть не сбив меня с ног. В последний миг подпрыгнул, пытаясь остановиться, — и я, немного нагнувшись, подхватила его! Он обнял меня за талию, запыхавшись — счастливый!

— Тут такой двор! Тут такие пацаны! И девчонки не орут — не дуры! А дорога! Мы нашли место, где можно трамплин устроить! Лиза! Обалдеть — не встать, как здесь здорово! А мы со своего дома на школьный стадион бегали кататься, так пока туда доедешь! — Он отстранился и взглянул на меня. Глаза сверкали.