Изменить стиль страницы

Она. Ничего другого нет и не может быть, только это. «Надо жить», и всё. Сколько ни думай, лучше ничего не выдумаешь.

Он. Ты в это веришь? В то, что надо жить?

Она. Только в это и верю. А ты?

Он. Нет. И никогда не верил. Я живу, потому что всему живому положено жить и хотеть жить. А не потому, что «надо жить». Кому надо?

Она. Возможно, что «надо жить» говорят себе люди, когда им не очень хочется жить. Чувство долга не самое худшее из наших чувств.

Он. Да, Лина, ты изменилась.

Она. Только дураки не меняются.

Он. У меня остались твои письма.

Она. Я не стану требовать вернуть их назад, потому что у меня тоже есть твои письма, и я их тебе не верну.

Он. Нам будет что почитать в старости.

Она. Я, собственно, об этом и забочусь…

Они смеются.

Он. А помнишь, как ты приехала в Ени…

Она (обрывает его на полуслове). Нет. Нет, Коля. Нет.

Может быть, звучит Варя Панина.

Он. Интересно, как ты живешь теперь?

Она. Ты мог бы зайти.

Он. Да.

Она. Фильм «Актриса» – это ведь по твоему сценарию?

Он. Да.

Она. Фильм средний.

Он. Просто дрянь. Мне это уже давно безразлично. Лина, я… хотел просить тебя об одном одолжении.

Она. Да, я слушаю.

Он. Я только что развелся. Есть трудности с жилплощадью, я хочу достроить дачу и жить там какое-то время… Ты не могла бы одолжить мне денег?

Она. Сколько?

Он. Сто тысяч.

Она. Конечно, я одолжу.

Человек-примечание. В то время Ангелина Иосифовна была состоятельной женщиной, одолжение этой суммы не обременило бы ее. Но Степанова дала Эрдману сто тысяч рублей без возврата. Насовсем. Сказав – «можешь не возвращать».

Она. Он был такой… жалкий. Это было ужасно.

Человек-примечание. Надо жить…

Она. В 1962 году я сыграла одну из самых своих любимых ролей – актрису Стеллу Патрик Кэмпбелл в пьесе «Милый лжец». Много лет Стелла, выдающаяся актриса, умная образованная женщина, вела переписку с великим драматургом Бернардом Шоу.

Человек-примечание. Драматург и актриса – как это было близко Степановой. И как далеко – ведь те далекие жизни осуществились в полной мере. Шоу написал десятки пьес, Стелла играла в них. Никакие диктаторские рыла не вмешивались в их судьбу. Война, потеря близких – все это коснулось и Шоу и Кэмпбелл, ведь жизнь, даже самая блистательная, всегда трагична и заканчивается у всех одинаково. И все-таки на британском острове участь драматурга и актрисы вышла совсем иной, чем на русских просторах.

Он. Николай Эрдман умер в 1970 году, в бедности и забвении. Его знали и чтили немногие друзья, сохранившие память о великолепном остроумном человеке, прирожденном драматурге… «Самоубийцу» поставили в России почти через шестьдесят лет после написания.

Она. Когда умер Николай, я была на гастролях.

Он. Не приехала.

Она. Нет.

Человек-примечание. Надо жить…

Она. Ангелине Степановой было суждено прожить без малого девяносто пять лет – она умерла 17 мая 2000 года. Когда она шла коридорами Художественного театра, люди невольно трепетали от страха и почтения – шла живая история театра, великая актриса, женщина с несгибаемой волей и железным характером.

Он. Лина-Линуша, моя Худыра, мой Пинчик…

Она. Прожив долгую жизнь и вспоминая разные ее периоды, не могу найти ничего похожего на ту молодую порывистость, бесстрашие, безудержную смелость в преодолении преград, стремление к самопожертвованию… Это бывает раз в жизни, это удел молодости!

Человек-примечание. Так Степанова комментировала свою переписку с Эрдманом в старости.

Он. А за мной пришла «великая усталость», о которой я писал в молодости.

Она. Может быть, она пришла оттого, что ты…

Он. Что – я?

Она. Ничего, Коля, ничего…

Человек-примечание. И в завершение нашего представления, мы можем сказать с уверенностью: удивительно разнообразно, интересно и долго люди любили и мучили друг друга в первой половине двадцатого века!

Он и Она (напоследок поют).

Шумит ночной Марсель
В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь.
Трещат колоды карт,
И глух червонцев звук.
В глазах горит азарт,
И руки тянутся невольно к поясам, как вдруг…
В перчатках черных дама
Вошла в притон так смело
И негру приказала:
– Налей бокал вина.
Средь шума, гама, драки
За стол дубовый села
И стала пить c усмешкою
Совсем одна.
И в «Притоне трех бродяг»
Стало тихо в первый раз,
И никто не мог никак
Отвести от дамы глаз.
Лишь один надменный взор
В плен той дамой не был взят:
Жак Пьеро, апаш и вор,
Пил вино, как час назад.
Скрипку взял скрипач слепой,
Приподнес ее к плечу.
– Что ж, апаш, станцуй со мной,
Я танцую и плачу.
Шумит ночной Марсель
В «Притоне трех бродяг»,
Там пьют матросы эль,
Там женщины с мужчинами жуют табак.
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр-слуга
Там часто по утрам стирает с пола кровь…

2010

Жар

(«Конечно, Достоевский!»)

Петербург, июнь. Жарко. Молодой человек, очень худой, небритый, в черной кожаной куртке, застегнутой наглухо, идет по городу и что-то бормочет про себя. Иногда он останавливается, жестикулирует, смеется своим интересным мыслишкам.

Тоненькая девушка на высоких каблуках, с длинными темными волосами, облокотилась на решетку канала. Смотрит на воду. В воде жизнерадостно плавают отходы цивилизации.

Ветхий старик в длинном старом пальто, с такой же ветхой собачкой, входит в кондитерскую. Там есть несколько столиков, продают кофе и пирожные. Старик, ни на кого не глядя, садится за столик, вынимает из кармана сверток с печеньем, неряшливо ест. Собака беззвучно лежит у него в ногах.

Звонят колокола Владимирской церкви. Подъезжает такси, из него выходит красивая, дорого одетая женщина с печальным лицом. Перекрестившись, отправляется в церковь.

Чумазая девчонка схватила у торговки с лотка грушу и убежала. Торговка ругается вслед.