Чудачки. Заводилы. Оригиналки…
Вот подружка моя, Света Мифа.
Родом из города Фастов.
Я не знаю ничего про город Фастов, где Света оставила какую-то классику навроде старенькой мамы и братца-уголовника, но каким чудом там зародилась Светка, не имеющая ничего общего с бытом и нравами родного города, мне непонятно.
(Я все-таки подозреваю, что вопросы крови, как сформулировал Булгаков, самые сложные на свете, и Отечественная война 1812 года и Великая Отечественная 1941 года, привели к некоторому кровосмешению русской нации с французской, а затем с немецкой. Оттого время от времени в народной толще вылезают самые причудливые типы. Впрочем, обходились и без оккупантов – под Пушкинскими горами до сих пор существует деревня, где живут Байроны. Реально, Байроны, курчавые, смуглые, очень привлекательные. Среди них тоже есть артисты, певцы. В чувстве юмора наследившему тут Александру Сергеевичу отказать трудно!)
Итак, Светка. Худая, прямо как чахоточная. Сутулая, почти горбатенькая. С огромными глазами, странно-прелестным, неправильным лицом – похожа была на молодую Фрейндлих. Зубы неважные, выпадали, Светка долго не могла вставить и выработала смущенную, «короткую» улыбочку.
Ужасно, дико, безумно талантлива. (Она потом долго играла в Театре «Буфф» главные роли.)
Мифа не имела ничего общего с бытом. Ничего. Ни жилплощади, ни денег, ни распорядка жизни. Какие-то психованные мужчины часто налетали на Светку и с ходу женились, потом шел год-два мучений, и бессмысленный брак распадался.
С тем же успехом можно было жениться на облаке или речке. Объявить им гордо: я тобой владею – ну, и дальше что? Какой смысл?
Мифа выходила замуж совершенно покорно, и так же тихо, милым чуть шелестящим образом, утекала из брака. Я помню, она после спектаклей часто в ужасе восклицала: Карпов пришел! Степанов пришел! – и уходила из театра какими-то огородами, чтоб не попасть на глаза бывшему мужу.
Поскольку они никак не могли понять, что «все кончено» и наведывались в театр, чтобы вновь попытаться схватить ветер за хвостик.
Мифа никогда и никуда не приходила вовремя. Она страшно удивлялась всем, кто почему-то может согласовать свою жизнь с этими загадочными положениями всяких там стрелок часовых и минутных особенно. Ей казалось, что это какой-то фокус, которому всех людей выучили, а ее – забыли.
Никогда не видела человека, который мог столько выпить спиртного. И на которого оно так мало бы действовало. Мифа вообще не менялась от приема алкоголя и могла пить сутками. Она, конечно, отключалась, но последней.
А на сцене это был обольстительный клубок света с человеческими чертами лица. Светка была сильна в комедиях-буфф! Наверное, что-то такое выдавали старинные актерки в старинных водевилях. Какая-нибудь с ума сведшая весь Петербург Варвара Асенкова, тоже «девушка ниоткуда», наверное, была похожа на Светку. Во всяком случае, я и Асенкову представляю как Светку – а иначе история театра холодна и скучна.
Не все ж они там «поднимали проблемы». Если на сцену выходили женщины – они же не проблемы поднимали, верно?
Они же – ну, сердца трогали, а иной раз и разбивали?
А Светка… увезли Светку. В Америку увезли. Муж нашелся окончательный, сообразивший, что к чему.
Устала она со временем от полного отсутствия всего – даже квартиры (почему-то никак не получалось ничего, люди хотели помочь, но ничего материального Светке не шло в руки, не давалось!).
Ну, понятно. Америка – она что для русского человека, если по-старинному? Это – «Тот свет».
Вот если можно куда-то увести лучик света, так это «Тот свет», да? Я правильно рассуждаю?
В итоге… да нет никакого итога. У них у многих не было детей. Каждая вторая спилась. Они растолстели, поседели, но остались «обалденными девчонками», и повзрослеть у них уже не получится.
Ничего грустного – обычная доля женская гораздо скучнее и страшнее актерской.
Счастливых билетов по этой части не предусмотрено. Бывает – разве чудом.
Вы, наверное, видели птиц, сидящих на проводах. В детстве думаешь: как это они там сидят и током их не бьет?
Не бьет – ибо птицы не касаются земли!
Актерки моего поколения, бесстрашные и бескорыстные, не знавшие гламура и пиара, напоминают мне таких вот «птиц на проводах».
Они актрисы, а не героини. Они не хвастаются, просто не понимают опасности.
Им все кажется – обойдется. Хиханьки да хаханьки.
Головками вертят, клювом щелкают, думают, тут медом для них намазано – да думают ли они вообще?
Но кто его знает! Может, то вещие птицы – Алконост, Сирин и Гамаюн?
Может, они просто притворились милыми актерками?
(Посмотрим-посмотрим. Наша жизнь еще не закончена…)
2011
Москвинский театральный журнал
Любви все Цезари покорны
В Московском театре оперетты состоялась премьера мюзикла А. Журбина «Цезарь и Клеопатра». В главной роли – народный артист России Герард Васильев.
С любопытством и осторожностью заглянула я в Московский театр оперетты. С любопытством, потому что люблю «легкий жанр», как бы он ни назывался – оперетта, музыкальная комедия, мюзикл. Знаю твердо: там люди пляшут и поют без всякого риска для жизни, никто не умирает и все женятся. А осторожность моя связана с тем, что у Театра оперетты сегодня нет художественного руководителя, он управляем директором, и этот вид театра, бытующий на Западе, нами еще не познан.
Заботы директора понятны: касса, касса, еще раз касса и время от времени ремонт. Художественность же, возникающая в процессе творчества – птица капризная и нервная. В ее поисках возможны провалы и заблуждения (к ужасу директора), но зато бывают и взлеты. Кроме того, худрук обычно (если еще не выглядит как памятник самому себе) строго следит за общим уровнем исполнения. Без этого в музыкальных театрах хор и кордебалет смотрятся как собрание случайно зашедших на сцену людей…
Для постановки мюзикла А. Журбина сторонних звать не стали. Как говорил Ильинский в «Карнавальной ночи» – «Бабу-Ягу приглашать не будем, вырастим в своем коллективе». Постановка осуществлена актрисой театра Жанной Жердер, она же писала либретто – по мотивам знаменитой пьесы Бернарда Шоу. Никаких ужасов ни в либретто, ни в постановке нет – это крепкая рутина, без взлетов и падений. В центре спектакля именно что Клеопатра, симпатичная и молодая, в исполнении Василисы Николаевой, и Цезарь – Герард Васильев, звезда театра, блистающая на ее сцене более сорока лет. А если мы учтем, что 24 сентября Герард Васильев справляет семидесятипятилетний юбилей, а Жанна Жердер – спутница его жизни, все происходящее на сцене приобретет теплый и задушевный характер семейного праздника.
В прологе группа туристов допытывается у сооруженного на сцене громадного сфинкса, нельзя ли послушать интересную историю. Сфинкс раскалывается надвое и выпускает из своих недр бойкого малого, который такую историю берется рассказать. Мы последовательно видим вялых, но коварных египетских придворных, важную няньку царицы Фтататиту, темпераментную девчонку Клеопатру и наконец – дивного пожилого красавца-мужчину, с роскошными седыми волосами, довольно стройной фигурой и бархатным полетным голосом. Это Герард Васильев, и это именно то, чего не хватает в жизни почти что любой российской женщине (повезло одной Жанне Жердер!). Цезарь, удрученный одиночеством властителя, встречает Клеопатру в пустыне, очарован ее молодой жизненной силой и намерен обучить неопытную царицу великому искусству повелевать. А Клеопатре как раз и не хватает мудрого наставника. Но счастливый союз мудрого мужа и юной девы омрачен происками подлых придворных и обоюдными сомнениями в прочности возникших чувств…
Музыка Журбина преднамеренно консервативна, пафосно лирична и напоминает о мелодиях и ритмах советской эстрады 70-х годов. Это нисколько не умаляет ее профессиональных достоинств, но требует, на мой взгляд, сильных режиссерских решений. На сцене же царит несколько наивная иллюстративность. Костюмы, созданные историком моды А. Васильевым (да, тем самым очаровательным судьей из «Модного приговора»), можно публиковать в детских энциклопедиях в рубриках «Египет» и «Рим», так они красочно наглядны. В постановках танцев чувствуется ученическая робость, да и в целом постановка выглядит прилежным и наивным сочинением людей, сильно далеких от современности. В том числе от современных достижений музыкального театра. Однако в спектакле нет ни пошлостей, ни цинизма и есть своеобразное обаяние, простодушная трогательность. История воспитания юной души любовью рассказана старательно, с настоящей лирической взволнованностью.