Опять-таки не легко подвести и эти факты под наши политические и государственно-правовые понятия. Официальная фразеология того времени не различает в Ягайле двух элементов его политической роли: носителя польской королевской власти и великого князя литовского. Не различает их и тогдашняя практика, поэтому более чем мудрено отчетливо различить моменты подчинения того или иного князя той или иной области Литве или Польше, тем более что Ягайло стоит на точке зрения Кревской унии, т. е. на точке зрения единой государственной власти польско-литовской. Но можно указать притом черты, свидетельствующие о зависимости южной Руси, точнее Волыни и Подолии, именно от польской государственности. Разумею, например, подтверждение Ядвигой в 1390 г. Острожского княжества за князем Федором острожским с обязательством служить «нам, нашим преемникам и короне Польской». Разумею передачу Подолии Спитку Мельштинскому, затем назначение туда именно коронных старост.
Указанные черты свидетельствуют о стремлении Ягайла провести в жизнь реальную унию, как мы бы сказали, слить государственность литовскую с польской в одно органическое целое, подчиняя части литовско-русских земель непосредственно Ягайле, носителю этой власти, слиянной и нераздельной.
Такова формальная тенденция Ягайловой политики, тенденция по существу польская. Но под ней не было, как сказано, прочного социального фундамента. Соглашение, на котором была построена Кревская уния, было делом князей, делом династическим, притом только литовских князей, членов державного, правящего княжого рода. Они давали обязательство верности Ягайле, Ядвиге и короне Польской за себя с землями своими и подвластным им населением. Этого было достаточно при господстве удельно-вотчинных воззрений на княжое владение. Этого было достаточно на Руси.
Но надо отметить одну особенность. Ягайло титулует себя «rex Poloniae, supremus dux Litwaniae, heres Russiae». Вотчичем он себя называет по отношению к Руси, как и Ядвига в Галичине. Этот титул скорее всего надо понимать как относящийся к южнорусским областям. Для собственно Литвы, для великого княжества Литовского он — великий князь. И именно отсюда, из великого княжества Литовского в собственном смысле слова, вышла реакция против реального подчинения польской государственности, на которую и оперся Витовт в своем стремлении к независимости.
Первое, и по существу особенно важное исторически, проявление этой реакции не совсем ясно отразилось в источниках. Именно только в современной немецкой хронике находим рассказ о поводе для взрыва. Хроника Посильгэ (Johann von Posilge, ум. в 1405 г., орденский официал) рассказывает, что Ядвига написала Витовту письмо с просьбой милому брату, который должен помнить, как светлый князь, ее господин, король польский назначил ей в вено земли на Руси и Литве и дал их ей, когда она приняла его себе в супруги, и просила она Витовта, чтобы он поступал по-братски с ней и по верности, чтобы он ей доставил определенный чинш с названных земель, который ей давался (бы) ежегодно{35}.
Грамота Ядвиге на вено сохранилась от 1386 г.; в ней читаем о даче ей Ягайлом «occasione dotalicii. dicti vulgariter wyano, terras Cujaviae et Russiae cum earundem omnibus castris, fortaliciis, civitatibus, municipibus, districtibus, villis…»[31] Так как тут Russia стоит рядом с польской волостью Куявией, то, естественно, разумеют под ней Галицию. Но, по-видимому, была сделана попытка более широкого толкования.
Как бы то ни было, письмо Ядвиги вызвало целую бурю. Витовт снова сближается с немцами, заключая с ними тайное соглашение в 1398 г. На съезде на острове Салине притом «провозгласили русские и литвины Витовта королем на Литве и на Руси». Это известие хрониста совпадает с известием о дошедших до прусского магистра сведениях, что замышляется коронация Витовта в литовские и русские короли. Собрание в Салине, по тому же рассказу, заявило, что «они всегда были свободны, как и их предки, и никогда не платили никакой дани Польше, они и не будут ее платить, а останутся при прежней своей свободе, по старине»{36}.
Это — речь литовской знати. Договор с немцами скреплен следующими лицами: князьями Владимиром Ольгердовичем, в это время уже выведенным из Киева и владевшим лишь Копылем, братом Витовта, Сигизмундом Кейстутовичем, Юрием Васильевичем пинским, внуком Наримунта Гедиминовича, Михаилом Явнутовичем заславским, Александром Патрикеевичем (внук Наримунта) стародубским, Иваном Ольгимунтовичем гольшанским, литвином не Гедиминова рода, Иваном друцким, из русских князей земли Витебской, Ямунтом клецким, литвином не Гедиминова рода.
И рядом с ними стоят бояре (bojaren) — наместники разных городов великого княжества, маршалок двора Витовтова и его маршал конюший среди них. Все имена их литовские: Минигайло, Монивид, Чупурно, Гаштольд, всего 20 подписей.
Витовт в Салинском договоре 1398 г. выступает окруженный небольшой группой подручных князей и правительственной знатью великого княжества Литовского. Имена князей и их владения также не выводят нас за пределы великого княжества, кроме стародубского князя да друцкого, что само по себе не дает еще повода говорить об участии в акте Витовта земель-аннексов{37}.
Конец XIV в. накануне катастрофы 1399 г., года, принесшего общее изменение политического положения, — кульминационный пункт политики Витовта. Выяснив себе его отношения к Ягайле за это время, остановимся на его русских, восточных отношениях. В 90-х годах XIV в. Витовт развивает широкую восточную, русскую политику, черты которой весьма характерны. Ряд ее особенностей позволяет назвать Витовта продолжателем той Ольгердовой политики, цели которой однажды выразились в заявлении, что вся Русь должна принадлежать великим князьям литовским.
Широта русских планов Витовта воплотилась прежде всего в том положении, какое он сумел занять на русском востоке в 90-х годах XIV в., а также в его татарской политике.
Время было тяжелое для Москвы. За Куликовской битвой последовал погром Тохтамыша. Донскому пришлось смириться, принять «лютого посла», собрать «дань великую по всему государству Московскому», выдать хану в заложники сына Василия. Только в 1386 г. удалось княжичу бежать из Орды через Молдавию и литовские земли. Тут он виделся с Витовтом.
К этому времени предание, сохраненное Никоновской летописью, относит его обещание жениться на Софье Витовтовне, — причем тут дело так представлено, что этим Витовт обусловил свое согласие отпустить московского княжича к отцу{38}. Но исполнение этого уговора, как только Василий Дмитриевич стал великим князем московским, и то политическое значение, какое приобрел этот брак в течение первого десятилетия его княжения, показывают, что дело шло о союзе. Острие этого союза могло быть направлено только против татар.
Беглец из Орды, Василий Дмитриевич, видя татарскую силу отброшенной с южной Руси Литвою, легко мог прийти к мысли искать тут опоры против врага, которого не сломило куликовское поражение. К 1390 г., когда Витовт новым союзом с немцами вынудил у Ягайла признание себя правителем Литвы, в столицу орденских владений прибыло московское посольство о сватовстве. Брак был заключен и связал на ряд лет зятя политикой тестя.
Если были у Василия Дмитриевича расчеты на помощь против татар, то они не оправдались. Пока силен был Тохтамыш, его сила давила московскую политику, когда пал Тохтамыш по разгроме Золотой орды Тамерланом в 1395 г., положение уже сильно изменилось и явно выступили опасные для Москвы замыслы Витовта.