Воитель тревожный, мечтатель безбрежный,

суровой эпохи избранник мятежный,

Раковски, ты спишь под могильным крестом,

надломленным ветром в бурьяне густом.

Почил ты спокойно, — заснуть не хотевший,

над пламенем злобной стихии кипевший.

Дремли, отшумевший, спокойно дремли.

Кто вырвет тебя из могильной земли?

Седая природа вещей и явлений

хотела вложить в тебя жаждущий гений,

и череп твой стал словно жаркий очаг,

и пламя восторга взыграло в очах.

Увы! Искушаемый демоном тайным,

ты сделался крайних начал сочетаньем,

пылающим сердцем, в котором жила

сверканьем зарниц побежденная мгла.

Врагов ненавидя враждой сатанинской,

к друзьям ты любовью пылал исполинской,

любовь словно крестную ношу влача,

ты верил — и вера была горяча.

Кумир твой — свобода, святая свобода!

Ты верил в Балканы и в сердце народа,

народа в бесчестье, народа в крови.

Вся жизнь твоя — подвиг мечты и любви!

В грядущего мрак ты вглядеться пытался,

в забытое прошлое дерзко вторгался,

чтоб снова взметнуть, словно знамя полка,

забвеньем покрытые славы века,

звучанья юнацких сказаний и песен,

преданья, которых не тронула плесень...

Ты взором орлиным глубоко проник

в сужденья болгарских писаний и книг,

и в древности темной глухие провалы

мечта твоя дух животворный вдыхала.

И делались ближе, теплей и родней

виденья в прошедшее канувших дней.

А сердце твое было верой согрето,

от сфинксов немых ожидал ты ответа,

шагал ты, сметая преграды с пути,

везде ты хотел, побеждая, пройти!

Ты, сердцем высок и душой беспокоен,

несчастный мечтатель, апостол и воин,

хотел, чтоб в мгновенье слетело само

пятивековое гнилое ярмо.

Мы помним: на Саве и у Дымбовицы

ты первый воскликнул: «Свободы зарницы!»

Перо твое, речь твоя, ярость бойца

надежды вселяли в людские сердца.

Недремлющий дух усыпленного края,

стоял ты на страже, очей не смыкая,

то мудрый мыслитель, в ком древность жива,

то просто шальная сорвиголова!

То узник в Стамбуле, то вождь на Балканах

поэт и разбойник в отрепьях и ранах,

ты был воплощеньем извечной борьбы,

железом, и мыслью, и громом трубы!

Века о деяньях твоих поразмыслят

и к славному лику бессмертных причислят.

Тебя зарывали без набожных слез,

и холм твой могильный бурьяном зарос,

людьми позабыта могила немая...

Но не заросла та дорога прямая,

она — как в грядущее брошенный луч,

что нам указал ты средь мрака и туч.