— Всё таки прямо отвечай мне, я затем приехал, — топотом, не поднимая глаз, сказал Pierre, — что мне сказать им, намерен ты просить ее руки?

— Разумеется, нет![3799] — сказал Анатоль, тем более смелый, чем робче был Pierre.

Pierre встал и вышел в комнату, где были цыганы и гости. Pierr'a знали цыганы и знали его щедрость. Его стали величать.[3800] Илюшка проплясал, размахнулся и поднес ему гитару. Реіrrе положил ему денег и улыбнулся ему. Илюшка не виноват был и отлично плясал. Pierre выпил вина, поданного ему, и побыл более часа в этой компании. «Он прав, она виновата», думал он. И с этими мыслями он приехал к Ростовым.

Соня встретила его в зале и рассказала ему всё, что письмо написано... Старый граф жаловался на то, что с девками без графини[3801] — беда, что он не понимает, что с Наташей.

— Как же, папа, не понимаете, я вам говорила, — сказала Соня, оглядываясь на Pierr'a. — Курагин делал предложение. Ну, она отказала, и расстроило ее.

— Да, да, — подтвердил Pierre.

Поговорив несколько времени, граф уехал в клуб. Наташа не выходила из комнаты и не плакала, а сидела, молча устремив прямо глаза, и не ела, не спала, не говорила. Соня умоляла Pіеrrа пойти к ней и переговорить с нею.[3802]

Pierre пошел к Наташе. Она была бледна[3803] и дрожала. Pierr'y жалко стало ее, она поглядела на него сухо и не улыбнулась. Pierre не знал, как и что начать говорить. Соня первая начала.

— Наташа, Петр Кирилович всё знает, он пришел сказать тебе...

Наташа оглянулась[3804] любопытным взглядом на Pierr'a, как бы спрашивая, друг он или враг по отношению к Анатолю. Сам по себе он не существовал для нее. Pierre это чувствовал. Увидав этот переменившийся взгляд и ее[3805] похудевшее лицо, Pierre понял, что Наташа не виновата, и понял, что она больная,[3806] и начал говорить.

— Наталья Ильинична,[3807] — сказал он, опустив глаза, — я сейчас виделся с ним и говорил с ним.

— Так он не уехал? — радостно вскричала Наташа.

— Нет, но[3808] это всё равно для вас, потому что он не стоит вас. Он не может быть вашим мужем. И я знаю, вы не захотите сделать несчастье моего друга. Это была вспышка, минутное заблуждение, вы не могли любить дурного, ничтожного человека.

— Ради бога, не говорите мне про него дурно.[3809] — Pierre перебил ее.

— Наталья Ильинична,[3810] подумайте, счастье ваше и моего друга зависит от того, что вы решите. Еще не поздно.[3811]

Наташа усмехнулась ему. «Разве это может быть, и разве я думаю о Болконском, как он хочет?»

— Наталья Ильинична, он ничтожный, дурной...

— Он лучше всех вас, — опять перебила Наташа.— Если бы вы не мешали нам. Ах, боже мой, что это, что это? Соня, за что? Уйдите, — и она зарыдала с таким отчаянием, с которым оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной.[3812]

Pierre начал было говорить. Но она[3813] закричала: «уйдите, уйдите». И тут только Pierr'y[3814] всей душой стало жалко ее, и он понял, что она[3815] не виновата в том, что с ней сделали.

Pierre поехал в клуб. Никто ничего не знал, что делалось в душе Pierr'a и в доме Ростовых. Это Pierr'y было странно. Все сидели по своим местам, играли, приветствовали его. Лакей принес свечу на привычное место Pierr'a и доложил ему, что князь в столовой (лакей знал, кто знакомые Pierr'a). Но Pierre не читал, не говорил и даже не ужинал. В третьем часу он вернулся домой.

— Где Анатолий Васильевич? — спросил он у швейцара.[3816]

— Не приезжали. Им письмо принесли от Ростовых. Оставили.

— Сказать мне, когда приедут.

— Слушаю-с.

До поздней ночи Pierre, не ложась, как лев в клетке, ходил в своей комнате. И он не видал, как прошло время до третьего часа, когда камердинер пришел сказать, что Анатолий Васильевич приехали. Pierre остановился, чтоб перевести дыхание, и пошел к нему. Анатоль, до половины раздетый, сидел на диване; лакей стаскивал с него сапоги, а он держал в руках письмо Наташи и улыбаясь читал его. Он был красен, как всегда после попойки, но тверд языком и ногами и только икал. «Да, он прав, он прав», — думал Pierre, глядя на него. Pierre подошел и сел подле него.

— Вели ему уйти, — сказал он на лакея.

Лакей ушел.

— Я опять о том, — сказал Pierre. — Я бы желал знать...[3817]

— Зачем ты вмешиваешься? — сказал Анатоль, — я тебе не скажу и не покажу.

— Mon cher, j’en suis bien fâché, — сказал Pierre, — mais il faut que vous me donniez cette lettre, prime.[3818] — Он вырвал письмо, узнал почерк, скомкал, положил в рот и стал жевать. Анатоль хотел возражать, но не успел этого сделать и, заметив состояние Pierr'a, замолк. Pierre не дал ему договорить. — Je ne serais pas violent, ne craignez rien.[3819] — Он встал и[3820] взял[3821] на столе[3822] щипцы и стал судорожно гнуть и ломать их.

— Второе, il faut que vous partiez cette nuit même,[3823] — сказал, жуя бумагу и ломая.[3824]

— Mais, mon cher,[3825] — сказал Анатоль, но робко.

— Это очень неучтиво с моей стороны, но не отсюда, не из моего дома ты должен уехать, а из Москвы и нынче. Да, да. Третье, ты никогда ни слова не должен говорить о том, что было между тобой и этой несчастной... и не должен ей попадаться на глаза.

Анатоль, нахмурясь и опустив глаза, молчал. И взглянул, робко на Pierr'a.

— Ты добрый, честный малый, — вдруг[3826] дрожащим голосом заговорил Pierre, отвечая на этот робкий взгляд.[3827] — Это должно. И я не стану говорить, почему, но это должно, мой милый.[3828]

— Да отчего ты так? — сказал Анатоль.

— Отчего? — крикнул Pierre. — Отчего? Да кто она, девка, что ль? Это мерзость... Тебе забавляться, а тут несчастье дома.[3829] — Я тебя прошу.[3830] — Не слова, но тон убедил Анатоля. — Он робко взглядывал на Pierr'a.

— Да, да, — сказал он. — Я говорил Долохову. Это он подбил меня. Он хотел увезти ее. Я ему говорил, что потом...

— Мерзавец, — сказал Pierre. — Он... — и хотел что-то сказать еще, замолчал и начал сопеть носом, выкатившимися глазами уставясь на Анатолия. Анатоль знал его это состояние, знал его страшную физическую силу, отстранился от него.[3831]