Маме сразу стало лучше. Она порозовела, перестала хлебать воздух, дыхание ее выровнялось, и она задремала.

Наташа, жуя бутерброд и запивая его чаем, смотрела в окно: машины на привычном месте не было. И двор вдруг показался опустевшим, заброшенным, ненарядным. «Наверно, он купил гараж, этот славный человек Василий. Жалко…»

Кто-то будто робко поскребся в дверь. Наташа удивилась: есть ведь звонок.

На площадке стоял опять он, ее новый знакомый, и протягивал полную сетку продуктов. Ароматный, теплый еще хлеб, бутылки с молоком, банка меда, яблоки…

— Берите. Скатал в центральный гастроном. Вашей маме все это нужно… берите, что же вы…

— Ой, я счас… деньги…

— Да ерунда, потом…

— Нет уж! Иначе не возьму! — выворачивала она чуть не наизнанку свою сумку от волнения и суетливости.

— Я почему не позвонил-то, — шепотом объяснял Василий. — Думаю, больная в доме, покой нужен…

— Вы, Василий, очень-очень… — тоже шепотом отвечала Наташа. — Спасибо вам!

— Ну пока! — сказал парень, но не уходил.

— Пока! — ответила Наташа и сообразила, что надо из вежливости о чем-нибудь с ним поговорить. И она спросила: — А почему вы свою машину забыли совсем, забросили? И в дождь, и в жару она все под открытым небом. А где же пропадал ее хозяин?

— А белок в лесу считал! — сказал он с безмятежной улыбкой. «Еще один юморист», — подумала Наташа и посмотрела на правую руку: кольца не было.

— А вы давно в этом доме живете? — спросил «юморист». — Что-то я вас раньше не видел…

— Зато вы сосчитали всех белок в лесу…

— A-а! Да! — засмеялся парень.

«А он — ничего, — отметила Наташа. — Веселый… И глаза хорошие»

— Ну, — еще раз обернулся к ней Василий, — Пока! И не раскисать! Я — рядом.

Наташа вернулась на кухню с продуктами, села у стола и вдруг затихла, уронив беспомощно руки на колени: к горлу подступали слезы, а этого она не любила.

Когда она села проверять тетради, машина лимонного цвета стояла на своем обычном месте.

Но работалось ей сегодня плохо. Она то и дело отвлекалась, не могла сосредоточиться, чтобы проверить примеры и задачи. И наконец отложила тетради по математике, которые ей всегда проверять было невыносимо, и это делала за нее мама.

Наташа прислушалась: мама спокойно, ровно дышала, сон одолел ее.

Чтобы не смотреть в окно, Наташа села спиной к нему. Но сосредоточиться так и не смогла. Почему-то вдруг без всякой связи вспомнила, что давно не была у отца. Вообразила, что и он тоже больной, беспомощный. И неожиданно для себя поняла: случись такое, она его не бросит, будет ухаживать за ним, как и за мамой, несмотря ни на что. Мыслям этим она обрадовалась, потому что долгие годы, с тех самых пор, как отец ушел от них, была к нему безразлична, равнодушна. А в детстве испытывала даже враждебное чувство. Мама сумела примирить ее с отцом и его новой семьей. А с братом по отцу Костиком они дружили нежно и долго.

Повзрослев, Наташа поняла, насколько дремуч нравственно ее отец. Он даже не понимал, что поступил как-то не так, оставив больную жену с маленькой дочкой. Наоборот, считал это вполне естественным и часто жаловался: судьба, мол, заставила его, несчастного, искать здоровую, пригодную для жизни женщину.

И когда Наташа поняла это, она и относиться к отцу стала снисходительнее: жалела его, как если бы он был без ноги или без руки.

К ним отец никогда не приходил, а ей, Наташе, всегда радовался. Тоже по-своему, между прочим: хлопал ее по спине, грубо трепал по плечу, приговаривал:

— Ну как жизнь молодая? Пропивать-то когда будем тебя?

На радостях подмигивал многозначительно тете Гале, и она, не скрывая оживления, вмиг накрывала на стол. И все они: и отец, и тетя Галя, и Костик — поднимали стаканы, чокались, выпивали жадновато за ее, Наташино, здоровье, за ее приход, за ее успехи в учебе, а позже — в работе, за ее будущего жениха и т. д. А ели уж так аппетитно!

Наташу выпивать с ними никогда не принуждали, но поесть у них она любила: Тетя Галя вкусно и щедро готовила.

Костик включал свою «систему», ложился на диван и закрывал глаза, наслаждаясь новыми модными записями. «Систему» эту тетя Галя купила ему недавно. Она специально брала отпуск, ездила в Москву, жила там две недели и каждый день, с утра до вечера, гонялась за ней по магазинам. «И все ж таки, — говорила она хвастливо, — и все ж таки отхватила!»

Отец, выпив, начинал жаловаться дочери, что он не живет, а ходит «по краю», что «от трех до пяти» ему обеспечено в любой момент, капни только кто… «Им-то что! — кивал он на окно. — Им-то что! Я! Я! Главный бухгалтер за все в ответе. Премии поровну, а отвечать одному, мне, мне…»

— А-а! — махала тетя Галя беспечно пухленькой ручкой. — Не слушай! Ничего не сделается! Так он — цену себе набивает! Тоже ведь шишка на ровном месте — главбух! Не слушай, куражится это он…

И переводила разговор на свою любимую тему:

— Я гляжу, кофта на тебе… французская, что ли? У нас в такой же одна недавно приходила…

— Французская, — улыбалась Наташа.

— Неужели сами?

— Да.

— Ну и руки у Лены — золотые просто руки. А где кашемир достали, кружева? Это ить вологодские?

— Да платок кашемировый купили, а кружева старинные, бабушкины еще…

— А все же — не фирма! — находила тетя Галя изъян. — Современная девушка должна одеваться в фирменное. Подарю-ка я тебе платье!

И она торопилась — доставала из шкафа платье, еще с биркой, прикидывала на себя, приговаривала:

— Случайно достала. Семьдесят пять рэ! Бери! Лена подгонит на тебя. А то таскаешь самоделки, совсем раздетая…

— Мать! — не выдерживал Костик, — Да спрячь ты свои тряпки! У нее же совсем другой стиль, как одежды, так и жизни, верно, сестричка?

Наташа на его уколы не реагировала. Они с братом давно отшумели, отспорили. Лет с пятнадцати и до двадцати шли у них бурные дискуссии на темы: подлинное в жизни и фальшивое, прозябание и служение, надо ли учиться и зачем надо и т. д. и т. п. Схватывались чуть не до драк. Отшумели. Разошлись.

Но встречи, хоть теперь и редкие, хоть и по обязанности, напоминали обоим то время, когда они были по-настоящему дружны, понимали друг друга, любили, стремились во всем один другому помочь — и от этого всего были жизнерадостны и счастливы.

Особенно запомнилась Костику весна, когда заканчивал он восьмой класс. Совершенно неготовый к экзаменам, он, по настоянию тети Лены, Наташиной матери, переселился на это время к ним. Ох, и поработал он в те денечки!

Тетя Лена с Наташей, только закончившей тогда девятый класс и свободной, как ветер, насели на него здорово!

Они обложили его книгами с закладками, приказали: читай! И он покорно читал. А потом, в тот же день, писал сочинение на тему о прочитанном. А вечером еще зубрил правила по морфологии и синтаксису. И так каждый день.

Учитель не поверил, что это он, Костик, лодырь и лентяй, написал такое блестящее сочинение, допустив всего две ошибки. У него, видите ли, рука не поднималась ставить такому бездельнику четверку! Никуда не денешься — экзамен есть экзамен. Поставил как миленький!

Костик вкалывал так у тети Лены перед каждым экзаменом и спихнул их все на одни четверки!

— Очень вы способный мальчик, Костик! — искренне восхищалась тетя Лена. — Вам обязательно надо учиться дальше. Обязательно!

Но он выдохся за эти две недели. «И так корпеть над книжками еще два года да потом еще пять?» Нет, к этому он не был готов. И Костик поступил в техникум. К концу года его отчислили. Поступил в другой. Еле-еле переваливал с курса на курс. После окончания по направлению не поехал. Родители устроили его на завод. И теперь Костик пользовался всеми доступными радостями жизни, ни о чем не жалея, ни о чем не задумываясь.

Но, когда приходила к ним Наташа, что-то начинало грызть его изнутри. Неумолкаемая, сопровождающая каждый свободный миг его жизни какофония звуков не помогала, не заглушала глубинного какого-то раздражения, недовольства. Состояние было похожим на то, когда надо, к примеру, идти к зубному врачу, но страшно и не хочется. А зуб ноет и ноет. «Да уходи ты, уходи!» — выпроваживал мысленно он в такие минуты сестру. А сам невольно замечал: «А хороша стала! Куда до нее всем моим… ласточкам! Шея… талия… ноги… ммм. А глаза!..»