Причина заключалась в том, что сразу после Гражданской войны большевики раздали всю землю поровну крестьянам.
А через семь лет после революции выяснилось, что на селе все вернулось «на круги своя», в деревне началось точно такое же расслоение, какое было на селе и до революции. На крестьянских сходах во время посещения волжских губерний летом 1924 года предсовнаркома Рыков с изумлением отмечал: «…Крестьянство успело расслоиться. Кто так и не встал толком на ноги, мается без лошади и выбивается из последних сил, а кто ухитрился за счет соседей скупить для себя скот, нажиться и даже батрака завести»{82}.
Такую же картину Рыков отмечал и в 1925 году: 40 процентов крестьян по-прежнему безлошадные{83}. «Но крестьянин, не имеющий лошади, — восклицал председатель Совнаркома, — и не могущий поэтому вести хозяйство, с трудом может быть назван вообще крестьянином»{84}.
Оценивая этот процесс социального расслоения, Рыков претензии предъявляет к самим бедным слоям крестьян, которые проявили полное нежелание «выбиваться в люди». Председатель советского правительства пришел к выводу: почти половина крестьянского населения России были бедны потому, что богатыми быть и не хотели.
Большевистское правительство с изумлением обнаружило, что большинству бедноты удобнее было влачить полусонное травоядное существование, не заставляя себя напрягаться ни в умственном, ни в энергетическом плане. Большевики наткнулись на естественное противодействие человеческого материала: тот, «кто был ничем», упорно не желал «становится всем», к чему его призывала строчка из «Интернационала». Он активно хотел остаться «никем» и вести почти травоядный образ жизни. Власть, а не он сам, по его понятиям, должна была дать ему средства к существованию, сам он эти средства добывать не желал. И напрасно Предсовнаркома убеждал массу крестьян перейти к иному образу жизни.
В одном из своих выступлений на сельской сходке Рыков почти умолял крестьян изменить привычный им образ жизни:
«— Надо учиться друг у друга. И в Саратовской, и в Царицынской губерниях, и у немцев Поволжья имеются хозяйства, которые дали в этом году если не удовлетворительный, то все-таки сносный урожай, в то время как соседние хозяйства ничего, или почти ничего, не собрали. Это зависит от того, как обращаться с землей, как засевать, какой иметь севооборот, какова вспашка земли, каково качество семян.
Мне один крестьянин на такие мои слова ответил: “Вы нам только скотину дайте, тогда все будет хорошо”. Я ему сказал, что, конечно, мы скотину будем стараться давать и помощь на сохранение и покупку скота оказывать, но нянчиться с теми, кто свое хозяйство по-умному наладить не хочет, мы не станем.
Раз доказано, что десятина может дать больше, чем дает она при обработке теперешней, то крестьянство должно взяться за землю по-настоящему. Как было при помещиках? Благодаря лучшей обработке помещичья земля давала всегда на 10—20 пудов больше, чем крестьянская земля.
Во многих селах Поволжья я не видел ни одного огорода, который крестьяне выпалывали бы. Все огороды травой заросли, картофель в поле не пропахивается. Крестьянин привык думать, что картошка родится от Господа Бога и не больше, как 200 пудов с десятины. А под Москвой крестьянин из-за 200 пудов и руки марать не станет. Крестьянин рассчитывает на авось: сунул картошку в землю и ждет, что Бог ее будет растить.
Советская власть никогда не оставляет крестьянина в беде, но надо же и ему самому по-настоящему за ум взяться, над своим полем мозгами пораскинуть! Я уже в нескольких местах предложил крестьянам выбрать ходоков и съездить в те хозяйства, где одинаковая земля при одинаковых условиях, но при лучшей обработке уродила в десять раз больше. К таким хозяйствам нужно присматриваться, допытываться, отчего это происходит, и перенимать. Если крестьяне бросят свои прадедовские обычаи, путем мелиорации и другими способами согласно агрономии улучшат обработку земли, то они навсегда избавятся от того, чтобы каждые три года постигал их неурожай и голод»{85}.
К 1927 году положение в сельском хозяйстве складывалось тревожное. 40 процентов крестьянских хозяйств оказалось и без земли, и без рабочего скота, а 52,3 процента хозяйств имело только одну лошадь{86}. Иными словами, 92,3% крестьянских хозяйств не могли производить товарное зерно. Как уже говорилось выше, зерна в стране было много, но принадлежало оно всего лишь 7% крестьянских хозяйств.
Ситуация в деревне складывалась интересная. Абсолютное большинство крестьян, которым большевики после Гражданской войны предоставило землю, эту собственность, что называется, «расфурыкали» и пошли в батраки к тем, кого Ленин окрестил кулаками.
Фактически весь объем зерна, произведенного на продажу, сконцентрировался в руках 7—8% крепких крестьян. А это были очень самостоятельные люди, которые высоко ценили себя и свой труд и добровольно подчиняться большевикам не собирались. Знаю это хорошо по поведению своего деда и своего отца из сибирского села Успенка.
Большевистское правительство могло взять это зерно у них только при добровольном согласии последних. А они соглашались на эту операцию только в обмен на промышленные товары, которых у правительства не было, или же при повышении цен на зерно, на что оно также не соглашалось. Сталину как воздух необходимо было товарное зерно, чтобы осуществить свои планы по реорганизации страны. Но у него не было ни малейшей возможности для маневра. Не было даже государственных запасов зерна (решение о создании государственных хлебных запасов Сталин провел только в 1932 году).
Сложившаяся в сельском хозяйстве ситуация требовала от высшего руководства страны неординарных решений, но в 1927 году эти решения даже не просматривались. У генсека, судя по всему, решение этой проблемы уже вызревало, но он предпочитал отмалчиваться. В верхах партии все еще шла жестокая борьба за ленинское наследство, и ему было не до «таких мелочей».
В дискуссию по сельскому хозяйству генсек включился только после того, как в январе 1928 года Л. Троцкий был выслан в Алма-Ату. Зиновьев и Каменев к этому времени растеряли все свои козыри в борьбе за власть, а Бухарин запутался в метаниях между этими двумя и Сталиным. Политическое поле более или менее расчистилось, что позволило генсеку сконцентрировать свое внимание на строительстве фабрик и заводов. Однако для форсирования индустриализации, считал Сталин, нужно было прежде решить проблему запасов товарного зерна, то есть действительность толкала его к тем или иным, но во всех случаях — к решительным действиям во взаимоотношениях с деревней.
В январе 1928 года выяснилось, что, несмотря на высокий урожай, государство сумело засыпать в свои закрома только 300 миллионов пудов хлеба. Это был не холодный, это был ледяной душ для Сталина, потому что в 1927 году, при более низком урожае, в закрома было засыпано 430 миллионов пудов зерна.
И генсек приступает к действиям. В конце декабря 1927 года генсек предупреждает на партийном съезде о том, что грядет коллективизация, а уже 15 января 1928 года Сталин выезжает в Западную Сибирь и на заседании Бюро Сибирского крайкома ВКП(б) в Новосибирске произносит речь «О хлебозаготовках и перспективах развития сельского хозяйства», где предупреждает, что «частичной коллективизации сельского хозяйства …совершенно недостаточно для того:
а) чтобы поставить на прочную базу вполне достаточное снабжение всей страны продовольствием с обеспечением необходимых резервов продовольствия в руках государства,
б) чтобы добиться победы социалистического строительства в деревне, в земледелии».
И далее. Кулак, говорит генсек, саботирует хлебозаготовки. Чтобы заставить его не делать этого, против кулака следует применять статью Уголовного кодекса о спекуляции. Если прокурорские и судебные власти не готовы к этому действию, следует менять прокурорских и судебных работников немедля. Но чтобы «поставить хлебозаготовки на более или менее удовлетворительную основу, нужны другие меры. Какие именно меры? Я имею в виду развертывание строительства колхозов и совхозов».