Внезапно позади нас раздался голос:

- Вы что тут нанавозили?

Мы обернулись. Над нами стоял старый усатый матрос.

- Кто вас сюда пустил? - закричал он.

- Мы, дяденька, сазанов ловим, - вежливо сказал Коля.

- Са-за-нов? - закричал он громко. - Вот я сейчас ваших сазанов!

Неизвестно, откуда взялась у него метла, и он начал изо всей силы сметать чехонь в воду.

- Убирайтесь с конторки, живо!

Мы наскоро забрали свое добро и сошли на берег.

Только тогда мы увидели, что Волга была огненно-красная, будто ее зажгли со всех концов: солнце наполовину опустилось за небосклон. Вниз по течению плыла наша чехонь худенькими животами вверх, а животы были розовые от заката. Мне стало жалко рыбу. И вдруг я подумал: «Что теперь с нами будет?»

- Влетит нам дома, что мы пропадали, - сказал я.

- Сейчас придет «купец», мы как-нибудь словчим, сядем, - ответил Коля.

- Зачем же ловчить? Купим билеты и поедем.

- А на что ты купишь?

- Как на что? Ты сказал, что у тебя денег хватит.

- А ты яблоки с булкой ел?

- Яблоки ел, а булка уплыла.

- Ну так что же, уплыла: все равно я за нее заплатил.

- И не осталось ни копейки?

- Ни копейки.

Коля был встревожен, но смело смотрел на меня своими желтыми глазами.

Мы больше не разговаривали. Мы выбросили удилища, смотали лески и стали дожидаться парохода. Изредка мы кидали камешки в темную воду и считали, сколько раз они подскочат на ее поверхности. Эта игра называлась «блинчиками».

«Купец» пришел уже в огнях. Мы хотели прыгнуть с конторки на нос парохода, но показалось слишком высоко. Тогда мы пробрались к корме. Только что мы спустили ноги за борт конторки, как вдруг появился усатый матрос - вешать фонарь на мачту. Свет фонаря упал прямо на нас, и матрос заорал так, будто поймал мошенников:

- A-а, вы опять тут? Зайцами ехать удумали?

Мы бросились прочь и не успели сбежать на берег, как пароход загудел и отчалил. Он уходил со своими светлыми окнами и фонарями, а вокруг нас становилось темнее, темнее, и мы с Колей поняли, что пришла ночь.

- Будет еще пароход? - спросил я.

- Из города.

- А в город?

- А в город утром, - грустно ответил Коля.

- Знаешь, - сказал я, - идем к бабушке Ниловне. Мы с мамой у нее прошлый год жили. Она нас пустит.

Изба Ниловны стояла недалеко, окнами на Волгу, и мы дошли скоро: я и в темноте хорошо различал дорогу. Ниловна не сразу меня узнала, а потом зажгла лампу и, пока я рассказывал, как мы очутились в Беленьких, все трясла головой и твердила:

- Ой, бедокуры, ой, бедокуры!

Она напоила нас парным молоком, постелила в передней горнице на полу овчинный тулуп и велела ложиться спать.

Мы с Колей подвернули под головы большущий воротник тулупа, прижались друг к другу спинами и быстро согрелись. Но сон ко мне не приходил, и я чувствовал, что Коля тоже не спит.

Очень ясно я увидел свою комнату с кроватью, покрытой синим мохнатым одеялом. На кровати сидела мама и плакала, а отец стоял у печки и сердито говорил:

- Вот твое воспитание: растет бессовестный балбес!

«Бессовестный балбес» - это отец говорил обо мне. Но он

ошибался, совесть меня мучила: мне было страшно жалко маму и стыдно, что она из-за меня плачет. Я сам чуть не заплакал в тулуп и опять ясно-ясно услышал мамин голос:

- Нет, он не такой плохой мальчик.

Голос был настолько отчетлив, что я приподнял голову. Дверь в горницу отворилась, и вошла Ниловна с лампой, а за нею - мама.

Я схватил Колю за руку, и мы вместе вскочили.

- Мама! - крикнул я.

- Ну что, рыболовы? - сказала мама негромко и так нежно, как не говорила никогда в жизни.

Я бросился к ней. Она обняла меня. Я шепнул ей тихонько, чтобы никто, кроме нее, не слышал:

- Ты меня простишь?

Она крепче прижала меня к себе.

- Как же ты нас нашла? - спросил я.

- Это - мое дело, как нашла, - ответила мама, взглянув на Колю, и покачала головой.

Вдруг она сказала:

- Тише, слушайте.

Мы притихли. Издалека доносились то короткие, то долгие гудки парохода, как будто он о чем-то просил.

- Пассажирский, лодку требует, - сказала Ниловна.

- Он идет в город? - спросила мама.

- Снизу, в город.

- Ну, живо, собирайтесь! - сказала мама. - Если поспеем на лодку, - может, пароход нас посадит.

Она поцеловалась с Ниловной и велела нам поблагодарить ее за приют.

- Спасибо, - сказал я.

- Спасибо, - сказал Коля.

Мы вышли в темноту. Богатый большой пароход, весь в огнях, приближался тихим ходом. Гудок опять заревел. В ответ на берегу, около конторки, замахали слабым желтым огоньком фонаря. Мы побежали на огонек. Человек в лодке, приладив фонарь к носу, подняв весло, чтобы оттолкнуться от берега.

- Подождите! - крикнула мама. - Возьмите, пожалуйста, нас. Может быть, пароход посадит нас. Нам нужно в город.

- Ладно, скорей! - раздался грубый голос.

Я сразу узнал по голосу матроса, который прогнал нас с конторки. Я толкнул Колю, а Коля - меня: он тоже узнал матроса.

Мы забрались в лодку, сели на боковые скамеечки: мама - с одного бока, я и Коля - против нее, для равновесия, а на поперечную скамью сел у весел матрос. Он греб сильно, отрывистыми, короткими ударами, и весла легко, как поплавки, выскакивали из воды, вспыхивая желтым отблеском фонаря.

- Вдруг он уйдет? - сказала мама испуганно.

- Кто это? - спросил матрос.

- Пароход.

- Он уйти не может, - гордо сказал матрос, - он на мой сигнал ответил.

- На какой сигнал? - спросил я тихо.

- Я ему огнем помигал, что, мол, ожидай, выходим.

Пароходные огни росли, росли, лодка вошла в их разноцветные

отражения, танцевавшие в воде, мамино лицо становилось попеременно розовым, зеленым, желтым. Шум и свист пара накатывались на лодку, уже слышны стали крики с парохода, и нас страшно быстро потащило к его борту.

- Ах! - вскрикнула мама.

Матрос бросил весла, прыгнул на нос лодки, поднял руки. Мы пронеслись мимо остановившегося колеса парохода. Оно было огромное, выше матроса в три раза, и с его красных плиц лилась и капала вода, забрызгав меня и маму. На нас пахнуло горячим, душным запахом машинного масла и нефти, потом вдруг - вкусных щей. Над нами, в узенькой ярко-красной дверке, показался повар и вытер полотенцем пот с лица. Опять пролетели мимо круглые огни, и мы обрушились в темноту и остановились.

Матрос держался обеими руками за нижнюю ступеньку железного трапа, почти повиснув на нем, и кричал, задрав голову:

- Есть пассажиры! Принимаешь?

- Сколько? - прокричали с кормы парохода. - Давай скорей!

Пароход немного сработал колесами, чтобы не уносило течение, лодка начала нырять на волнах, матрос то подтягивался на трапе, то опускался, выпрямляя руки.

- Ну, полезай, живо! - скомандовал он нам.

Он подсадил одной рукой сначала Колю, потом меня, и, когда я схватился изо всей силы за трап, он шутя хлопнул меня сзади широкой ладонью и прикрикнул:

- Эх вы, сазаны!

Забравшись на корму, я обернулся и глянул вниз. Матрос очень бережно подсаживал маму, и усатое лицо его, чуть видное глубоко в темноте, показалось мне очень добрым.

Быстро спустились по трапу пассажиры, для которых вызывалась лодка, и пароход пошел полным ходом. Я насилу отыскал позади, в черной ночи, крошечный желтый огонек, скоро исчезнувший бесследно: это поплыла к далекому берегу лодка, и я подумал, что нигде не было бы страшно с усатым матросом.

Мама нашла удобное место недалеко от машины, чтобы было теплее. Когда мы с Колей устроились, я спросил у него шепотом:

- Знаешь, кто, наверное, про нас все рассказал?

- Санька Широкий нос, - шепнул Коля.

- Давай ему ничего не скажем про чехонь.

- А про сазанов?

- А про сазанов скажем, что мы их съели.

- Ага, - согласился Коля.

Все было ясно. Я почувствовал, что мама положила мне на плечо руку и что теплым, шумным, как машина, приливом меня понес куда-то сон.