Глава XXI
Серебристый свет полного месяца озарял стены и башни Иерусалима в ту ночь, когда Варавва возвратился из Назарета. Городские ворота были уже закрыты, но ему удалось разбудить спящего привратника, который, выйдя из своей будки, смотрел на путника в изумлении.
— Варавва?! — воскликнул он.
— Да, я. Но почему ты так удивлен?
Привратник вместо ответа громко закричал:
— Эй, вот человек, которого вы ищете!
Послышалось топанье многих ног, звон оружия, и прежде чем Варавва понял что-либо, он оказался окруженным воинами.
— Что это значит? — спросил он. — Разве вы не знаете, что я освобожден волей народа?
— Молчи, злодей! — послышался гневный ответ. — Ты пытался убить первосвященника Каиафу… Ты помогал ученикам Назорея выкрасть Его тело из запечатанного склепа… За все это тебя непременно распнут…
Варавва выслушал стражника с удивительным спокойствием.
— Это Каиафа меня обвиняет? — спросил он, заранее зная, что ему ответят.
— Да, Каиафа донес на тебя Пилату — он узнал тебя, хотя была ночь… Тебя видели с известной блудницей Магдалиной, а также в обществе Петра, ученика Назарянина. В то самое утро, когда исчезло тело Распятого, ты крутился возле склепа. Словом, улик хватает. Да и твоя репутация не позволяет сомневаться в твоей вине. Так что следуй за нами. Участь твоя решена.
Варавва улыбнулся.
— На этот раз я не совершал того, в чем меня обвиняют… Но какой бы ни была моя участь, я готов перенести ее. Во имя Иисуса Христа я готов принять смерть…
— Безумец! — закричал воин, толкая арестованного копьем. — Не смей говорить так!
— Каждый должен говорить правду, даже если за это ждет суровое наказание, — ответил Варавва спокойно.
— Сумасшедший, — переглянувшись, решили воины. — Внезапная смерть Юдифи Искариот, которую он, говорят, любил, лишила его рассудка.
Варавву повели по безлюдным, темным улицам ночного Иерусалима. Скоро тяжелые тюремные ворота впустили узника и его конвоиров.
— Ты вернулся, Варавва! — пробурчал тюремщик. — Только пятнадцать дней прошло с тех пор, как тебе даровали свободу, но у тебя такая подлая натура, что ты не мог не совершить нового злодеяния! Пойдем! Я введу тебя во владение твоей прежней камерой.
И он открыл дверь в тот самый каменный мешок, в котором Варавва провел много времени. Дверь скрипнула, приветствуя узника и отсекая его от внешнего мира; рявкнула тяжелая задвижка под рукой тюремщика, и Варавва остался один если не считать постоянных жильцов этого помещения — мышей. Еле заметная полоска лунного призрачного света пробивалась через узкую щель в стене.
Варавва лег на солому. Предстоящий суд и наказание смертью не пугали его. Он твердо решил не защищаться и не опровергать выдвинутых против него обвинений, и если на суде ему дадут слово, он громко провозгласит свою веру: Иисус Назорей — Сын Бога Живого!
Вспоминая своего Божественного Друга, Который так круто переменил все мысли, всю душу бывшего разбойника, Варавва сладко заснул.
…Вокруг благоухали цветы, слышалась чарующая музыка. Белый ангел сидел на поляне и сплетал венок из странных, неколких роз.
— Где я? — шепотом спросил Варавва.
— В убежище от бурь, — ответил ангел, — в ограде Царского сада…
И вдруг уже виденное Вараввой неземное сияние возвестило появление Божественного Иисуса Назорея.
— Господи, Господи! — в восторге закричал Варавва. — Прости меня, грешника. За мои грехи Ты принял крестные муки! Это я должен был умереть позорной смертью, а не Ты!
— Верующий в Меня не умрет вовек! — услышал он дивный голос Христа.
Чудный свет превратился в бесконечное золотистое море, стены темницы раздвинулись, сильные, нежные руки коснулись раскаявшегося грешника и повлекли туда, где был иной мир, иной закон, иная жизнь…
— Я не допущу, чтобы Варавву казнили, — говорил Мельхиор, спускаясь вслед за тюремщиком в мрачное подземелье — он добился разрешения посетить тюрьму, где томился его друг.
— Хоть ты и обладаешь перстнем императора, тебе не изменить наших законов, — возражал тюремщик, любезно несший перед таинственным иностранцем факел.
— Да, закон ваш суров, но исполнителей закона можно смягчить… — сказал Мельхиор уверенно.
Тюремщик не успел ответить — они уже пришли.
— Варавва! — позвал Мельхиор друга.
Никто не отозвался.
— Спит, — сказал восхищенный тюремщик, — и смерти не боится.
Мельхиор подошел к куче гнилой соломы. Варавва спал глубоким, безмятежным сном. Смуглое, грубоватое его лицо запечатлело застывшую смиренную улыбку.
— Ни перстень императора, ни злоба священников уже не властны над ним, — тихо сказал Мельхиор. — Его освободила воля свыше!