Как это часто бывает, несмотря на то что вилла была большая, все же не хватало жилых комнат для адъютанта Андрея и для его доктора. При вилле не было гаража для автомобиля. Мне принадлежал скалистый участок, и я решила, посоветовавшись с архитектором, построить на этом участке дом с комнатами для гостей и для наших людей, а внизу должен был быть гараж и комната для шофера. Мы уже жили на вилле, когда начались работы по расчистке участка. Из наших окон можно было видеть, как рабочие долбили углубления, закладывали туда динамит и взрывали. Когда было заложено несколько мин, раздавался звук рожка, все разбегались и прятались, а через несколько минут происходили взрывы. Если взрыв был удачный и отваливался большой кусок скалы, все аплодировали, а если нет, то огорчались.
Всю мебель для нижнего дома я заказала в Ницце, три комнаты для гостей были очень мило меблированы. Кроме того, я заказала у Дюма в Ницце новую мебель для спальни Андрея в стиле режанс: кровать, бельевой шкап, письменные и туалетный столы, ночной столик, круглый, два стула и кресло. Вся эта мебель была потом перевезена в Париж.
Прожив очень счастливо с Андреем два месяца, я вернулась обратно к себе, а Андрей уехал снова в Сен-Мориц на всю зиму, так как состояние его легких все еще внушало опасение. Грустно нам было расставаться, но я надеялась повидать Андрея в Сен-Морице на Рождество.
Глава тридцать третья
1913-1914
Вернувшись домой из Кап-д'Ай, я принялась за работу и стала усиленно упражняться, чтобы по окончании траура быть готовой снова выступить на сцене.
Часовня, которую я строила на Сергиевской пустыне над могилой мамы, была осенью закончена, и гроб перенесли туда из церкви, где он стоял год, и поместили в склепе под часовней, очень светлой и красиво убранной. По этому случаю была отслужена панихида в ризах, пожертвованных мною.
На заграничное Рождество я поехала в Сен-Мориц, к Андрею, чтобы провести с ним этот праздник. Вову я не могла взять с собою, чтобы не прерывать его занятий. Со мною поехал Миша Александров и моя собачка - фокс Джиби. Я прожила в Сен-Морице около двух недель самым очаровательным образом. Утром я училась кататься на коньках с учителем Россом, старым английским гвардейским солдатом. Днем мы катались в парных санях, а Миша Александров садился на маленькие сани, привязанные сзади наших. Это все делали здесь, и Мишу Александрова это очень забавляло. Но раз мы вздремнули в санях и не обратили внимания на то, что делается сзади. А когда мы очнулись и оглянулись, то санки были пусты. Миши Александрова нигде не было видно; ясно, что он где-то вывалился из саней и никто этого не заметил. Повернуть сразу, чтобы его подобрать, нельзя было: дороги зимою протоптаны в снегу узкой дорожкой. Пришлось доехать до перекрестка и повернуть назад. Мы его нашли далеко в снегу. Его на ухабе выбросило из саней, и он даже крикнуть не успел, зарывшись весь в глубоком снегу. Иногда мы отправлялись гулять пешком по лесам, проваливались в сугробах, как мой фокс, который наслаждался больше всех, прыгая в глубокий снег. Возвращались мы промокшими и озябшими, но отогревались под елкою в нашей комнате за стаканом доброго вина. Елка была поставлена в углу нашего салона, по традиции.
Грустно было покидать Сен-Мориц, там было так дивно хорошо, но я торопилась домой к нашему Рождеству, чтобы провести праздники с Вовкой и, как всегда, устроить ему елку в зале с массою игрушек вокруг.
На елку я всегда устраивала для Вовы приемы для детей его возраста, для всех, конечно, были подарки, но иногда устраивались для них и развлечения. В этом году на елку я пригласила известного клоуна Дурова с его дрессированными животными, которые были доставлены ко мне в дом, среди них был огромный слон. Он прибыл весь закутанный в клетчатый плед, чтобы не простудиться от холода. Для того чтобы его ввести в дом, пришлось не только открыть парадную дверь настежь, но и боковые створки. До представления слона спрятали в круглом вестибюле перед залой.
Елка стояла в конце залы, ближе к зимнему саду, а перед ней были расставлены стулья для детей. Свободной оставалась половина залы для представления. Сперва Дуров показывал своих дрессированных собачек и разных других зверей. Потом был маленький перерыв, внесли огромную кровать и поставили около ночной горшок. Тут был для детей самый большой сюрприз, когда в залу вошел огромный слон и начал показывать, как он ложится спать в кровать, как перед тем берет горшок. Восторгу детей не было предела. Под конец сам Дуров стал показывать разные фокусы. После представления детям было устроено угощение. Праздник удался на славу.
Второго февраля 1914 года состоялся бенефис кордебалета. После большого перерыва я выступила в балете «Талисман», который очень любила.
Девятого февраля состоялся бенефис Н. Легата по случаю двадцатипятилетия его службы на Императорской сцене (с 1888 года). Он выбрал балет «Эсмеральда», где он так хорош был в роли Гренгуара.
Я была далека от мысли, что Государь может быть в театре в этот день: он постоянно жил в Царском Селе и редко приезжал в город, в особенности вечером. О его приезде в театр мы узнали перед самым началом спектакля. Перед выходом на сцену я стояла в первой кулисе, откуда была видна Царская ложа, и, когда я увидела, что в ложу вошел Государь, мой дорогой Ники, меня охватило такое чувство, которое я не в состоянии ни описать, ни передать. Я не хотела верить моему счастью, что Ники наконец меня увидит в «Эсмеральде», о чем я столько лет мечтала. Теперь я считалась единственной исполнительницей этого балета, и никто не пытался его взять.
Когда я танцевала «Эсмеральду», я перед тем лежала весь день в постели и отдыхала. Я принимала лишь самых близких друзей, но только до 5 вечера, когда тушились огни в моей комнате и в полутемноте я все сосредоточивалась на том, чтобы проникнуться ролью Эсмеральды и воплотиться в ее образ.
В своей уборной в театре в эти дни я также никого не принимала, чтобы не отвлечься от своей роли и не нарушить моего настроения посторонними разговорами. Только раз я отступила от этого совершенно незыблемого правила, когда я должна была принять директора Парижской оперы Бруссана, пришедшего пригласить меня в Париж, в 1908 году, но это был единственный случай.
Я всегда танцевала этот балет с большим увлечением и всею силой души переживала судьбу несчастной Эсмеральды. Но в этот вечер, когда я играла впервые для Ники, я переживала мою роль всем сердцем и душой. Сцену ревности на балу, когда Эсмеральда с Гренгуаром танцуют перед Фебом и его невестою, я провела с таким подъемом, как будто решалась моя собственная судьба. Я играла и танцевала со слезами на глазах. Я чувствовала, что в этот вечер среди зрителей были такие, которые меня понимали и переживали всю драму вместе со мною. Мне было только бесконечно грустно, что я так и не узнала, какое впечатление я произвела на Ники, так как Великий Князь Сергей Михайлович был в отъезде и потому не пришел в театр, а Ники всегда ему говорил, как он меня нашел.
Директор, видя, какой колоссальный я имела успех в этот вечер, и зная, что я должна была в среду выехать на юг Франции, хотел уговорить меня остаться и выступить в следующее воскресенье в «Спящей красавице», которая должна была идти в совершенно новой обстановке, в новых костюмах и с новыми декорациями. Но я отказалась, несмотря на мое сильное желание еще раз станцевать в присутствии Государя. Я не хотела сразу после Эсмеральды появиться в другом балете, а кроме того, Ники любил меня в «Спящей красавице» в старой обстановке, а понравлюсь ли я в новой, было еще не известно.
В среду, 12 февраля, как я и хотела, я уехала в Кап-д'Ай, к себе на виллу, через Париж с «Норд-Экспрессом», а Андрей из Сен-Морица поехал во Флоренцию по делам памятника Императору Александру II, во главе строительного комитета которого он состоял.
Мы съехались с ним в Кап-д'Ай и уютно зажили на своей вилле. Нижний дом, который строили в наше отсутствие, был совершенно готов, но мы допустили оплошность, не предусмотрев центрального отопления. Но в те блаженные времена это могло быть быстро исправлено, и в четыре дня отопление было установлено.