Гай Хейли

ПОВЕЛИТЕЛЬ БУРИ

Лейтенант Джонас Фор Артем Ло Банник из 477-го Парагонского пехотного полка смотрел на своих солдат.

Все они были с Парагона, их обмундирование вымазано грязью Галлена. Они ждали за высоким земляным бруствером, защищавшим осадные позиции, их лагерь, расположенный в относительной безопасности, остался в четырех километрах позади.

Солдаты смотрели на зернистую поверхность земляной стены. Время, проведенное на фронте, выбило из них страх. Столько из них уже погибло, что они перестали верить в то, что выживут, и их лица выражали лишь мрачную покорность судьбе.

Джонас стоял спиной к земляной насыпи. Лучше было смотреть на солдат, чем на вал, означавший конец мира.

Вдоль рядов солдат шли священники, бормоча благословения. Кроме них никто не произносил ни слова. Люди Парагона встречали смерть молча, и так же молча смерть ждала их за этим валом, в болоте грязи, в траншеях противника, в километрах огневых точек и бункеров с тщательно спланированными секторами обстрела, где ломаные начертания траншей тянулись словно лучи смертоносной звезды, готовые встретить любую атаку градом огня и пуль.

Мятежники сосредоточили свои силы вокруг Дворцовой Цитадели. В цитадели располагался лазер противокосмической обороны, его башня находилась в стороне от главных укреплений, так, чтобы можно было вести огонь за пределами пустотных щитов дворца. Пока лазер действовал, флот не мог обстреливать город. Если флот не мог обстреливать город, пустотные щиты невозможно было сбить. А пока пустотные щиты не сбиты, мятежники были в безопасности.

И поэтому укрепления, защищавшие лазер ПКО, должны были быть взяты пехотой. Отряд Второй Группы Войск пытался выполнить эту задачу уже две недели, без успеха и с большими потерями.

Солдаты пытались не думать обо всем этом — если могли. Они не смотрели на жерло убийцы кораблей, маячившее над валами осадных позиций, глядя вместо этого на своих офицеров, словно эти люди знатного происхождения могли защитить их от лазерных лучей мятежников. Офицеры так же испытывали страх, как и их низкородные соотечественники, их стоицизм был лишь попыткой сохранить лицо. И офицеры и нижние чины знали, что это так. И этот общий разделяемый ими страх выковал такое чувство товарищества между знатными и простолюдинами, которого никто из них не мог ожидать в те дни, когда они вместе прощались с Парагоном, шагая в разверстые пасти десантных кораблей.

Сейчас все так же вместе они шли в пасть смерти. Благородные офицеры, которые на Парагоне и не взглянули бы на своих подчиненных, сейчас все время оглядывались, снова и снова глядя на солдат под своим командованием, и беспокоились они не только о своей участи.

У Джонаса было много преимуществ в жизни: своим высоким атлетическим телосложением он заметно превосходил своих подчиненных. Буквально на голову выше рядовых солдат, он обладал таким здоровьем, какого не могли иметь люди низкого происхождения в его мире. Он осознавал, что его долг перед подчиненными — быть лидером, в котором они нуждались, а это означало необходимость скрывать ужас, который он испытывал.

На фронте было тихо. Знамя, которое нес знаменосец Джонаса Бозарейн, развевалось на холодном ветру. Каналы вокс-связи молчали, где-то далеко в бесконечных болотах вокруг каркали местные летающие твари, словно ничего не происходило. Война здесь шла с омерзительной благопристойностью. Тот факт, что после взятия дворца мятежникам не будет пощады, никак не влиял на текущие события. Каждый день бомбардировка проводилась в одно и то же время. Каждый день солдаты Второй Группы Войск маршировали из лагеря к валам. Каждый день они выходили за бруствер и схватывались с врагом за метры болотистой земли. Потом обе стороны расходились, словно истощенные любовники, устало возвращаясь к своим позициям, и готовились повторить все то же самое на следующее утро.

Лазер ПКО громыхнул выстрелом. Его постоянный огонь отмечал время для обеих сторон. Каждые пятнадцать минут громадное оружие стреляло, и воздух разрывало рукотворным громом, его луч, пытавшийся попасть в корабли на орбите, оставлял на своем пути столб кипящего перегретого воздуха.

Джонас, открыв кобуру, взялся за рукоять лазерного пистолета. С оружия посыпалась засохшая грязь. Галлен был болотистым миром; здесь просто невозможно было надолго сохранить что-то в чистоте.

Выстрел лазера был сигналом к началу дневных боевых действий, и артиллерия Имперской Гвардии ответила огнем. Грохот десятков орудий, выстреливших одновременно, заставил лейтенанта вздрогнуть сильнее, чем от выстрела лазера.

— Будьте тверды, лейтенант. Если вы не можете воодушевить своих солдат, взгляните на них, чтобы воодушевиться самому.

Рука в перчатке, невероятно белой — и это на фронте, где грязь была повсюду — взяла Джонаса за плечо.

— Война и страх делают всех людей равными в глазах Императора. Братство есть дар Императора воинам, которые служат Ему.

Комиссар Сулибан говорил с Джонасом с неким оттенком сочувствия, хотя Джонас знал — при малейшем признаке трусости комиссар расстреляет его. Рвение Сулибана раздражало его, но вера комиссара просто не могла оставить равнодушным.

— Скорей бы уже, — проворчал Джонас, взглянув на комиссара. Форма Сулибана от блестящего козырька фуражка до сияющих сапог была безупречно чистой. Джонас не представлял, как комиссару удается поддерживать такую чистоту.

Рука комиссара Сулибана отпустила его плечо.

— Не терпится в бой? Это хорошо, я восхищаюсь вашей храбростью, лейтенант. Ваше желание скорее схватиться с врагом делает вам честь. Fervor vincit omnia, fervor vincit omnia[1], — комиссар одобрительно кивнул.

Джонас не стал уточнять, что вовсе не храбрость, а напротив, усталость от страха заставляла его желать скорее покончить с этим.

К Джонасу подошел ротный священник и его помощники, запах горького ладана от их кадильницы заглушил вонь немытых тел и болотной грязи. Священник начал читать литанию, благословляя Джонаса ароматным маслом. Джонас прошептал ответную молитву, вполглаза глядя на свой взвод, и священник, завершив благословение, пошел дальше.

В рядах возникло движение, солдаты зашевелились, поворачивая головы.

— Похоже, мы готовимся, — сказал Бозарейн, выпрямляясь.

— Смотрите в оба, — сказал Джонас солдатам своего командного отделения. Рядом с Бозарейном стояли рядовые Табор и Мич, ветераны из предыдущего набора. Табор нес вокс-аппарат дальнего действия, а Мич был вооружен огнеметом. Последним в строю стоял медик Лин Коасс Ло Турнерик, из благородных, как и сам Джонас, и кроме того, настоящий врач. Лишь Император знал, как он оказался среди низкородных пехотинцев, в такой части, как 477-й полк.

Раздался резкий треск.

— Вокс-связь включена, сэр, — доложил Мич, обменявшись взглядом с Табором. Много лет воюя вместе, они понимали друг друга без слов. Джонас завидовал этому их умению.

— Очень хорошо. Скоро нам сообщат приказы. Проверить оружие.

Приказы наверняка будут такие же, как всегда, и Джонас подумал, не стоит ли приказать отделению тяжелого оружия подняться на вал, чтобы сэкономить немного времени, но приказы, неважно насколько очевидные, надо не угадывать, а следовать им.

Полсекунды спустя в воксе раздался голос полковника Вертора Ло Страбанника: готовность пять минут, массированная атака.

Все как обычно: снова бежать на вражеские пушки и смотреть, что из этого получится. Теперь Джонас приказал отделению тяжелого оружия занять место на валу.

Сдвинув вокс-микрофон, он поднес к губам свисток. Наполнив легкие сырым воздухом Галлена, Джонас задержал дыхание, как ему показалось, очень надолго.

Артиллерийский огонь прекратился.

Джонас резко дунул в свисток.

Пронзительные свистки раздались повсюду на позициях. Парагонцы немедленно с боевым кличем бросились к валу. Взвод Биндариана — слева от Джонаса — первым перешел вал. Раздался треск очередей, за ним последовали крики.