Дарья Афанасьева

Глава семейства

   Я люблю город. Люблю шум, сутолоку, гарь, и даже немного люблю жандармов. А еще я люблю свой бар. Люблю, потому что это бар, потому что он мой,  и потому что он в самом центре города, да еще и в землю закопан на добрых шесть ярдов. Ну и, разумеется, на неоновой вывеске мое имя: "Бар Чарли". Каждый раз, проходя под этой вывеской, спускаясь по ступеням узкой бетонной лестницы, я касаюсь пальцами стены и  чувствую, как бьется сердце огромного города. Он защищает меня. В своем кабинете я поставил кресло вплотную к кирпичной стене, чтобы чувствовать эту пульсацию непрерывно.

   За барной стойкой возвышается Локми. Бывшему шахтеру ни за что не бывать бы барменом, но я вверил этому городу жизнь и душу, а он заботился обо мне, посылая подарки, вроде этого здоровяка. Впервые я увидел Локми недалеко от своего бара, когда тот стоял, влипнув носом в витрину посудной лавки. Вокруг чумазой махины прыгал щуплый жандарм, но парень не видел ничего, кроме переливающегося на солнце хрусталя. Послевоенный город полон сумасшедших, и я прошел мимо. Вторая наша встреча состоялась в забегаловке на Площади Трех Вокзалов. Когда я ввалился в задымленный зал, Локми как раз увольняли за то, что он слишком тщательно (а значит, медленно) мыл посуду. Он стоял перед управляющим, понурив голову, и рассеянно протирал необычайно чистым полотенцем стеклянный стакан. О нашей первой встрече я вспомнил гораздо позже. А в тот момент мое внимание привлекли его руки.

   Как-то во время войны мне довелось схватиться с аппаратом для вкручивания лампочек. Северяне, отступая, перекраивали на боевой лад все что, ни попадя, вплоть до тостеров. Любой устаревший хлам мог оказаться машиной смерти. Эта штуковина, до того как очутилась в музее, была предназначена для проверки исправности лампочек. Она брала трехпалой, обтянутой резиной клешней, лампочку из ящика, вкручивала ее в патрон и тут же выкручивала обратно. Исправные лампочки она укладывала в гнезда на конвейере, брак отправляла в корзину. Казалось бы, тонкая работа, требующая не силы, а точности. Но лапа, аккуратно фасовавшая хрупкие лампочки, раздавила голову в каске, будто яйцо. Рука Локми, державшая стакан, напомнила мне эту лапу. Я решил: пусть лучше он стоит за стойкой в моем баре и протирает бокалы, чем ломает шеи в подворотнях.

   Что ж, если каждый человек и впрямь имеет некое призвание, то Локми свое нашел. Он целыми днями стоял за стойкой и полировал разнокалиберную стеклянную посуду. Еще здоровяк выписал кипу журналов по барному делу, и если его не было за стойкой, значит, он лежал в подсобке на куче коробок и читал один из них. Он выучил, как называется каждый бокал, и что именно в него наливают. Иногда, глядя, как Локми любовно полирует какой-нибудь сниффер[1], я начинал верить, что у каждой стекляшки в баре с легкой его лапищи, есть собственное имя, а то и фамилия. Жрец Бога Сияющего Стекла - вот кем был Локми. Так что я не нашел повода для удивления, увидев его с утра пораньше за барной стойкой.

   - Привет, босс, - Локми оторвался от протирания очередной стеклянной посудины (кажется, кордиала[2]) и ткнул пальцем в сторону моего кабинета. - Тебя там какая-то девица дожидается.

   Я кивнул, сгреб со стойки почту и двинулся к себе. Мы оба как-то не любители трепать языком. Наш бар вполне можно было назвать: "Бункер", такая здесь иногда царила тишина.

   Кабинет - громкое слово. Кресло, стеллаж с книгами, мини-бар и торшер в окружении голых стен. Девушку я застал у стеллажа, перебирающей тонкими пальцами корешки книг. Точеная фигурка, милое личико. Что бы такой особе делать в моем подвале? Я подошел к ней со спины, сгреб длинные волосы в кулак и расстегнул молнию на платье.

   - Я тебя ждал, - не отпуская волос, развернул ее к себе.

   - Именно меня? - она смотрела на меня снизу вверх огромными зелеными глазами и улыбалась так мило, что я едва не забыл, кто она.

   - Нет. Просто кого-то из вас. Хотя я надеялся увидеть Кларисс.

   - Она просила передать тебе это.

   В мою руку лег белый прямоугольный конверт. Просто бумага, без всяких надписей. Только аромат. Аромат спелых поздних яблок.

   Я так долго стремился в город. Правда, я тогда еще не знал, что это будет именно город. Я просто хотел перемен в жизни, всеми силами старался попасть куда-то еще. Чувство неудовлетворенности мучило меня всегда.

   С войной все ясно. Сбежать от нее мечтали все. Впрочем, ребята всего лет на пять помладше меня уже не знали, что такое жизнь без войны. Слова "танцы, девочки, кино" были для них радужной абстракцией, чем-то вроде заковыристого заклинания на незнакомом языке: "брекс, фекс, пекс". Мирная жизнь была для них красивой сказкой, фантомом. В оглушающей тишине артиллерийских залпов как-то теряется, что в мирной жизни нужно работать.

   Работу я себе выбрал опасную, но денежную. Демонтаж силовых установок, по идее, должен был выполняться с помощью "пауков", но северяне подсуетились и тут. Шустрые прочные ребята на восьми цепких конечностях, снабженные лазерными резаками, почти не требовали модернизации для военных целей: знай чипуй их да отправляй в бой. Так что и выносили их в первую очередь. Да и бывшие вояки, вроде меня, не всегда адекватно к ним относились.

   Так что я ползал, будто муха, по отвесным стенам, а иногда и по потолку, частенько вынужденно обходясь без страховки. Моя работа заключалась в том, чтобы срезать огромные, невесть для чего предназначенные баки. Говоря откровенно, я даже не имею понятия, что это были за силовые установки. Он равно могли быть частью ракетного комплекса или устаревшей птицефермы.

   Иногда, вскарабкавшись на крышу очередной секции, я окидывал взглядом окрестности и до самого горизонта не видел ни клочка зелени. Все мои мечты тогда сводились к ферме в безлюдном месте. Чтобы никакого железа, никакого мазута и никакого, прах его побери, начальства. Дом, сарай, огород, лес и речка. Пять лет ползанья по бескрайней промышленной зоне позволили мне скопить достаточно денег, чтобы не беспокоиться о старости и я, наконец, смог выбраться на природу.

   По патенту о переселении я получил солидный кус земли, хибару с несколькими пристройками, припасы на мое усмотрение и предупреждение, что спасать меня, если что, никто не собирается. Я окинул взглядом ветхие постройки, хмыкнул и начал готовиться к зиме.

   Особенно мне понравился сенной сарай. Он единственный не готов был развалиться при первом серьезном порыве ветра. Бревенчатый каркас был стянут стальными скобами и обшит трехсантиметровым тесом. Крыша подтекала только в одном месте, и я с усмешкой обсуждал сам с собой, не зазимовать ли мне в нем. Впрочем, к осени  и дом был приведен в относительный порядок. Настроение мое было приподнятым, хотя местная живность и преподнесла мне несколько неприятных сюрпризов.

   С тем же остервенением, с каким северяне превращали свою территорию в катакомбы, южане модернизировали на своей земле природу. Разумеется, я заказал целый контейнер всяких хитрых анализаторов, способных распознать ядовитое или просто хищное растение, но куда больше мне пригодилась винтовка.

   В самом начале войны Юг усиленно принялся скрещивать что попало с чем попало, пытаясь получить нечто смертоносное. Некая часть этих экспериментов дала положительные результаты, остальное вылетело в трубу. Да и то, что удалось, давало весьма неожиданные и редко желанные плоды. Все же южане больше полагаются на автомат, чем на микроскоп. Свою лепту внесла и радиация. Откровенных мутантов выкосил естественный отбор, но некоторые виды оказались весьма жизнеспособными. Не буду врать, саблезубого зайца я не видел, но муравьи, пчелы и осы в палец длиной стали делом привычным. Во мне нет энтомологической жилки, так что выяснять, как они при таких размерах бегают и летают (а уж тем более, чем они питаются), я не стал. Просто отстреливал их из мелкашки. Зато спрей от комаров так и не пригодился: их я не встретил. Впрочем, возможно, был не сезон.