Сон отрадный, благовещный —

Сердце жадное не смеет

И поверить и не верить.

Ах, ужели в самом деле

Близок я к моей кончине?

Какое-то торжество разлито в этих легкозвучных стихах, великое торжество приближающейся благой смерти. И далее звучит это счастливое предвещание, которое, наверное, так жаждал услышать сам Пушкин:

…Будь покоен,

Скоро, скоро удостоен

Будешь царствия небес.

Скоро странствию земному

Твоему придет конец.

Уж готовит ангел смерти

Для тебя святой венец…»

Безусловно, такая версия, имеет право на существование, как показал В.А. Сайтанов, если убрать пушкинскую помету к тексту рукописи стихотворение («Родриг»), то мы увидим два совершенно непохожие друг на друга произведения, стилистика которых совершенно различна. «Чудный сон…» написан без разделения на строфы, местами стихи рифмуются, местами нет; стихотворение не дописано, порывисто, – словно Пушкин чрезвычайно торопился при его написании. Как пишет В.А. Сайтанов, «есть что-то необычайное в этих строках. Подобной интонации – беззащитно-искренней и светлой молитвы – мы нигде больше не находим у Пушкина. И чему посвящена молитва – радости приближения смерти! К мысли о том, что перед нами поэтическая обработка реального сна, склоняет и противоречивость эмоций, отразившихся в стихотворении. С одной стороны, горячая радость: «Ах, ужели в самом деле / Близок я к [моей кон<чине>]?». Вещий сон, названный в первом варианте «Сон великий, благовестный», ощущается как праздник. С другой – искренний страх перед кончиной и вечными муками. О силе этого чувства можно судить по стихотворению «Странник», где этот страх становится глобальным переживанием. Такое несовпадение свидетельствует о том, что перед нами текст с только что нарождающимся общим смыслом, вроде дневниковой записи, сразу по следам события, когда отношение к нему еще не вполне определилось. В этом еще одна примечательность рукописи «Чудного сна…» – кажется, никогда он так не спешил, других таких примеров мы не помним». Исследователь продолжает: «Еще одна любопытная деталь. В целом третья часть стихотворения «На Испанию родную…» сложилась сразу, в ней почти нет помарок. Поэтому привлекает особенное внимание работа Пушкина над строкой:. «Близок я [къ] [моей кон]». Пушкин написал: «Близок я къ» – потом остановился и вернулся к написанному: зачеркнул «къ» двумя чертами. Затем продолжил мысль. Рука, дойдя до слова «кончина», не посмела вывести его до конца и замерла: «къ моей кон». Однако и недописанная, эта полуфраза, видимо, пугала – во всяком случае, Пушкин зачеркнул ее. Осталось: красноречиво многозначительное: «Близок я». Надо сказать, что прежде уход из жизни и различные его обозначения никогда не вызывали у поэта такой острой реакции, хотя он часто думал о конце пути: «…мысль о смерти неизбежной Всегда б<лизка> <?> всегда со мной»… Это первый случай непереносимости самого словесного знака окончания жизни… Как объяснить такую внезапную идиосинкразию? [122] Почему обыкновенное словосочетание «близок я к моей кончине» впервые наполнилось для пишущего всем своим бесконечным сверхзначением?» [123]

Таким образом, складывается впечатление, что «Чудный сон…» был написан наскоро, словно по свежим следам некоего события, реального впечатления, переживания. Вполне возможно, что здесь имело место выражение и одновременно сокрытие личного опыта, что стихотворение «Чудный сон…» рассказывает об исключительном событии духовной жизни поэта – удивительном сне с видением и пророчеством. В таком случае «Чудный сон…» – самостоятельное произведение, которое Пушкин почему-то решил ввести и в перевод поэмы Соути. Дело в том, что у Соути нет ничего похожего на чудесное видение старца. Вообще этот перевод Пушкина является необычно сокращенным и вольным – Пушкин отнюдь не стремился дать сколько-либо точное переложение поэмы Соути, а словно давал краткий пересказ первых глав с тем, чтобы поскорее дойти до нужного ему места – сцены с видением королю. Однако именно в сцене видения Пушкин полностью меняет оригинал. У Соути королю во сне является мать с оковами на руках (символ порабощенной родины), которая предсказывает, точнее, показывает, будущий бой и победу над врагами. Поэма завершается тем самым боем, который предсказан королю в сновидении. Пушкин же полностью переделывает этот эпизод. Он убирает из своего перевода мать и вставляет вместо нее старца в белой ризе. Старец предсказывает королю победу над врагами, но при этом обещает и мир его душе. Победа же выглядит скорее не как военная – над маврами, а как духовная – над своими страстями: «Даст руке твоей победу, А душе твоей покой…» Ничего подобного нет в поэме, мать Родрика ни слова не говорит ему – ни о покое, ни о душе. В поэме речь идет только о победе. Зато в «Чудном сне…» старец пророчествует примерно то же, что в заключении «На Испанию родную…», словно играя значениями слова «покой»: «…Будь покоен, / Скоро, скоро удостоен Будешь царствия небес… / Путник – ляжешь на ночлеге… / И заснешь ты вечным сном…» Он и одет так же, как старец перевода, в белую ризу. Таким образом, очевидно, что Пушкин приблизил текст Соути к «Чудному сну…», изменив для этого содержание видения. Написав же эту сцену, Пушкин заканчивает работу над переводом поэмы. Эго позволяет предполагать, что смыслом пушкинского перевода поэмы Соути было показать сцену видения, ту же самую или схожую, что он описывает в «Чудном сне…».

Вывод напрашивается такой, что эти два произведения, будучи совершенно самостоятельными, тем не менее связаны между собой каким-то реальным событием, произошедшим в жизни Пушкина, ускорившим его решение об уходе из жизни. По вышеприведенной логике В.А. Сайтанова стихотворение «Чудный сон…» предшествовало переводу из Р. Соути, а поскольку стихотворение «На Испанию родную…» написано во второй половине мая – июня 1835 года, то где-то оказывается прав Л.М. Аринштейн, датируя его концом марта-апрелем 1835 года. Не найдя реальной причины для написания столь трагического пророчества, В.А. Сайтанов сводит дело к тому, что Пушкин на самом деле сюжет стихотворения «Чудный сон…» увидел во сне (как в свое время великий химик Д.И. Менделеев (1834–1907) якобы увидел во сне таблицу периодической системы химических элементов): «Все эти литературные обстоятельства позволяют думать, что перед нами запись действительного сна Пушкина, что Пушкину было дикое видение, которое он перелагал в стихи этого периода, маскируя переводами. Это предположение подтверждается и внешними обстоятельствами поэта в этот период. В «Страннике» говорится о побеге, который производит лирический герой и который вызвал сильную тревогу в его семье. Однако нечто подобное произошло на самом деле. 5 мая 1835 г. Пушкин совершил неожиданный шаг; несмотря на то, что его жена была на сносях, он внезапно уехал в Михайловское. Этот внезапный поступок вызвал удивление у его родичей и обидел жену. Не меньшее удивление вызвало появление Пушкина и у обитательниц соседнего Тригорского – ведь до этого Пушкин не появлялся в этих местах 8 лет. Вернулся он только через две недели, 15 мая, на следующий день после того, как Наталья Николаевна родила сына Григория. Возможным объяснением поступка является то, что Пушкин испытал видение, чудный сон, который ему нужно было обдумать вдали от обычной жизни. Сознание скорой смерти, да и сам факт видения, видимо, произвели на поэта ошеломляющее впечатление; домашние не могли не заметить, что случилось нечто необычайное. Особенно удивила его близких и знакомых неожиданная поездка в Михайловское на три дня (дорога туда и обратно занимала неделю), ради чего он оставил больную мать и жену перед самыми родами. Это с точки зрения здравого смысла абсолютно бессмысленное путешествие действительно поразительно, других таких иррациональных поступков поэта мы не знаем.

Почему же не знаем? Разве можно было назвать «рациональным поступком» «побег» Пушкина без малого два года тому назад подальше от дома после рождения «рыжего» Сашки. Едва успев окрестить сына через две недели после его рождения, он хлопочет об отпуске на 1–3 месяца и через месяц действительно покидает больную после родов жену на целых три месяца. Что же гонит поэта из дому накануне или после рождения сыновей, чего и близко не были при рождении старшей дочери Марии в 1932 году? Не ответив на этот вопрос, мы не только не сможем ответить на вопрос – когда было написано стихотворение «Чудный сон…», но и определить предшествовало ли оно на самом деле пушкинскому переводу из Соути.