Герхард Рот

Тихий океан

1

Ашер проснулся после тревожной ночи (в темноте он вскакивал за мотыгой, которую накануне нашел на чердаке в куче кукурузных початков, и положил ее у кровати), и взгляд его упал на еще не распакованный чемодан. Он вспомнил, что малодушно принял приглашение хозяина дома на фазанью охоту, и мысль об этом терзала его до вечера, но теперь, при свете дня, он как-то с нею примирился. В конце концов, хоть познакомится с жителями деревни и будет избавлен от необходимости лгать каждому по отдельности. Одеваясь, он мимолетно подумал о жене и дочери, а потом вышел из дома. В тумане он не видел ничего дальше ближайшей яблони. Он зашагал по улице к вершине холма, где ему встретился какой-то прохожий с рюкзаком на спине, и спросил у него, как найти дом распорядителя охоты, но не понял объяснений, однако по тому, в какую сторону тот махнул рукой, заключил, что идет в нужном направлении.

Как раз когда он входил во двор, который искал, охотник в широкополой шляпе вытащил из багажника машины оленя и поволок его на кучу листьев. Олень был уже серый, зимней масти. Теперь Ашер разглядел сквозь плотный туман и других охотников. Насколько он уловил по их пренебрежительным замечаниям, человека, что привез оленя, звали Август Роги. Ашер пришел с намерением познакомиться с местными, и потому особенно старался запомнить их имена. Кто-то принес синее эмалированное ведро с горячей водой и тряпку, и охотник бросил куртку на траву и принялся свежевать оленя. Подошел хозяин дома по имени Цайнер, взглянул на оленью тушу и, заметив Ашера, со скучающим видом сообщил, почтительно и не без напускной таинственности, что Ашер — биолог из Германии, из Института Макса Планка, и что здесь он будет поправлять здоровье после перенесенного вирусного заболевания, которым заразился во время исследований, пока не окрепнет настолько, что сможет вернуться в Германию. Это объяснение охотников вполне удовлетворило.

Окрестности окутывал бурый, пронизанный лучами солнца туман. Охотники затянули на животе патронташи. Над вершинами холмов висела золотистая дымка.

«Значит, я здесь застряну надолго», — безрадостно подумал Ашер. На красной блестящей корморезке лежало ружье.

— А ружьецо недурное будет, — сказал Рога, взяв его в руку.

Они сели в машины и сначала поехали в долину, в Унтерхааг, как, по словам Цайнера, называлась деревня. По дороге там и сям возвышались груды кукурузы, пирамидальными тенями выделявшиеся на солнце. Кроны фруктовых деревьев тоже сияли в золотистой дымке или темными силуэтами вздымались на фоне серого неба.

На стенах сеновалов, хлевов и конюшен виднелись предвыборные плакаты с портретами политиков. На плакатах Народной партии красовался глава земельного правительства, на плакатах Социал-демократической партии — заместитель главы земельного правительства вместе с федеральным канцлером.

— Кто на выборах-то победит? — осведомился Хофмайстер.

— Социалисты проиграют, — ответил Ашер.

— Он потому и спрашивает, что сам — член общинного совета Народной партии, — пояснил Цайнер, указывая на Хофмайстера.

— А вы вообще политикой интересуетесь? — спросил Хофмайстер.

— Я социал-демократ.

Они помолчали. Потом Хофмайстер добавил:

— Да ладно, чего там, каждый имеет право голосовать, как ему заблагорассудится.

Ашер украдкой взглянул на Хофмайстера. Первое, что бросалось в глаза, — это его гнилые зубы. Среднего роста, стройный, вот только с небольшим брюшком. Бледный, с морщинками в уголках глаз, с потрескавшимися бескровными губами, Хофмайстер говорил, непроизвольно помогая себе всем телом. Когда он смеялся, изгибался, когда задавал вопрос, поднимал брови, когда без слов выражал свое согласие с кем-нибудь, — закрывал глаза и несколько раз кряду быстро кивал, когда успокаивал собеседника, — хмурился, опускал голову, держа ее несколько набок, когда задумывался, — стоял, откинув плечи назад, выпятив брюшко, а когда снова вступал в разговор, внезапно подавался вперед. Однако на это Ашер обратил внимание только во время охоты. Хофмайстер владел небольшой усадьбой, женат был на сестре Цайнера и имел троих сыновей. Он работал посменно на кирпичном заводе под Гассельсдорфом, принадлежащем брату покойного главы земельного правительства. У Цайнера были густые темные волосы, нос картошкой и большие удивленные глаза. Ладони у него были широкие, а сам он — приземистый, коренастый. Цайнер, как догадался Ашер по нескольким фразам, которыми он с ним обменялся, за словом в карман не лез и насмешник был каких поискать. Запястье у Цайнера было забинтовано, он пять или шесть лет проработал шофером грузовика и теперь пытался выхлопотать себе под предлогом артрита небольшую пенсию, чтобы хозяйствовать без помех. На шее у него сидели пять едоков, а ферма ему, как и Хофмайстеру, досталась маленькая: кукурузные поля, несколько кустов красной смородины, две или три коровы, свиньи и лошадь.

Они свернули с дороги и пересекли речушку Заггау, медленно струившую под мостом темные воды. За мостом в тумане они остановились подождать других охотников, миновав две деревни, жители которых с корзинами овощей и фруктов собирались на праздник урожая. В тумане издалека доносилась музыка, наигрываемая маленьким оркестром. Ашер разглядывал проходящих мимо празднично одетых сельчан: они — кто в национальных нарядах, кто одетый по-городскому — шли по улице к деревенской пожарной части.

Он снова вспомнил о жене и дочери. Жена недавно поступила на службу в страховую компанию. Поначалу работа ей претила, и она постоянно сетовала, но под конец о ее работе они уже и не заговаривали. Скрепя сердце жена посоветовала ему перебраться в деревню. Впрочем, он пообещал ей беречь себя. Между тем музыка умолкла, а охотники, стоя без дела, стали совещаться, как быть дальше. В наступившей тишине один из них предложил подождать.

Ашер поднял глаза к солнцу, ярким пятном расплывавшемуся в дымке тумана. Снова заиграла музыка, потом зазвонили церковные колокола.

Наконец в тумане послышался шум приближающегося автомобиля.

Под желтыми кронами дубов они двинулись к лугу с возвышающимися на нем стогами сена, — за ним раскинулись кукурузные поля. К опорам моста водой прибило всякий хлам. «Следующего наводнения мост уж точно не переживет», — предрек Цайнер.

Сначала они прошли по недавно убранному полю, испятнанному пожухлыми кукурузными метелками, потом по перепаханным пшеничным полям, чередовавшимся с охряными кукурузными, и, наконец, по бесконечному жнивью. Откуда-то из тумана до Ашера донесся зов одинокого рожка, но охотники и бровью не повели. Тотчас после этого они уткнулись в заросли первого кукурузного поля и, оцепив его, спустили собак. Те в несколько высоких прыжков исчезли меж шуршащих стеблей, и охотники стали науськивать их, натравливать и бранить почем зря. Сами охотники расположились на расстоянии двадцати шагов друг от друга с ружьями в руке, подняв стволы. Где-то щебетали птицы. Как только собак спустили на дичь, Ашеру невольно пришла на ум собственная невеселая судьба. С другой стороны, сейчас он был в безопасности. Ну, кому он тут нужен-то? Неужели из-за какой-нибудь нелепой случайности все откроется? До города отсюда больше пятидесяти километров, и они с женой договорились, что она не станет его навещать, ни к чему пересуды. Только тут он заметил, что распорядитель охоты уже во второй раз спрашивает его о чем-то. О чем именно, он не уловил, поэтому просто улыбнулся и кивнул в ответ. Охотники перестали кричать «ату», чтобы не охрипнуть, и вместо этого стали понукать собак свистом. После того как собаки прочесали первое поле, к облегчению Ашера, не подняв ни одной птицы, охотники окружили цепью следующее. Размышляя в последние недели о своем будущем, он внезапно осознал, что более всего завидует тем, кто живет себе и живет, не мучимый бесконечной рефлексией. Вот и эти крестьяне такие же, незлобивые. Незлобивость эта у них, наверное, в крови.