Самое интересное, что для ребят таланты Робби вовсе не были секретом. Они задним числом нарассказали нам множество историй о том, как Робби в лагере морочил Славика — недаром тот позвал его на совещание «потенциальных стукачей».

Химичка Иванка и астроном Костя, дождавшись нашего с Бет возвращения, переселились в маленькую горную обсерваторию, поскольку дети явно перестали быть детьми и не требовали больше педагогического присмотра. Милица поселилась с нами. Она заранее настроилась на роль няни и очень бы обиделась, если бы Бет поручила это дело кому-нибудь другому.

И вот так постепенно Лэнд опустел. Его закрыли колпаком, и он стал зарастать по краям всякой колючей всячиной, как замок спящей красавицы. Внутри его поддерживали в прежнем виде — у нас это нетрудно. Ребята даже большую часть своих вещей — все, что у каждого может скопиться за долгое радостное детство, — оставили в своих домах. В глубине души, я думаю, все они верили, что однажды снова соберутся вместе — только обязательно все! — и будут жить долго и счастливо в своем любимом, настоящем доме.

Кто совсем не мог даже появляться в Лэнде, так это Санька. Маша собрала для нее какие-то необходимые вещички, когда пришло время забрать ее из больницы. Мы взяли Саньку к себе, в большой дворец. Она не плакала. Смотрела безучастным непонимающим взглядом и не находила себе ни места, ни занятия. Единственное, к чему она как-то могла себя пристроить — это выгуливание Николки под присмотром Рыжего. Рыжий признал Саньку с первого взгляда и без устали водил по множеству запутанных дорожек среди цветов, кустов, опять цветов. Если Санька уставала и присаживалась на лавочку, Рыжий укладывался у ее ног, высовывал язык и поднимал уши. Мол, меня не проведешь, я все слышу, и если что — сам буду драться. Санька Рыжего тоже признала и полюбила, но приехала Инге и забрала ее с собой. Может быть, чуть грубоватая внешне забота Инге была самым правильным тоном. Может быть, на Круге легче пережить всякую боль. Может быть, но я в этом не уверен. Правда, сама Санька принесла наверху некоторую пользу, наглядно показав Рён, как нужно разговаривать с Дени. Инге была очень этим довольна. Конечно, Санька выглядела лучше, когда месяц спустя, в начале августа, вернулась к нам. Она загорела, прошли головные и прочие боли, из-под глаз исчезли черные круги, но сами глаза веселее не стали.

Тогда, в августе, Санька зашла в Лэнд, пробыла там довольно долго, хотя почти никто и не заметил ее там: такою тихой тенью она обошла все, что хотела видеть, и вернулась во дворец. А потом вдруг сказала Бет, что хочет работать во внешнем мире, раз уж в поисках и спасении Андре ее участие пока что проблематично.

Меня эта идея ужаснула, но Бет твердо ответила, что это ее право — вернуться туда, куда она хочет или считает нужным вернуться. Стали расспрашивать, куда же именно она хочет уехать и чем заняться. Санька объявила, что ей надо ехать в Россию и заняться там детьми. Наверно, учить математике, а там видно будет.

Я тихо сел (в буквальном смысле — на стул). Напомнил ей про формулу — ту тайну, из-за которой я и сам не очень рвался попасть на родину.

— А можно как-нибудь узнать, действительно ли там, в России, кто-то ищет нашу формулу и вообще верит в ее существование? — спросила Санька. — Может быть, они все еще… материалисты?

Не вдаваясь в криминальные подробности нашей разведки (вообще-то я был против нее, но остался в меньшинстве, а у нас очень демократичная монархия), скажу, что Санька угадала. Лэндом на моей родине интересовались, но безо всякой мистики, а для порядка — как кузницей передовых научных кадров, не иначе. Причем большую роль в том, что отношение стало именно таким, сыграли мои горе-конвоиры. Если раньше в Иллирии и предполагали найти все же что-то в высшей степени необычное, то, послушав сказки бедных ребят, пришли к выводу, что это совершенный вздор. И педагоги подтвердили: никакой мистики, просто плохая дисциплина.

Санька настаивала на своем, и мы сдались. Дон Пабло провернул сложнейшую операцию: переговоры, документы, торговля о двойном гражданстве, политпросветработа и прочий инструктаж. Деньги и умение с ними обращаться. Бытовая техника и техника безопасности. Правила уличного движения. Гардероб — этим занимались уже Бет с Милицей. Линия связи и пути к отступлению в экстренных случаях. Адреса моих близких друзей и письма к ним. Специфика школьной программы и терминологии (это пошла уже моя работа). Школьный этикет и так далее.

Санька, сжав зубы, за месяц все это освоила. Перед ее отъездом я в последний раз спросил:

— Почему именно так?

— А помнишь, когда приезжали ваши педагоги, та тетенька сказала, что заберет меня в Россию?

— Эти тетеньки и в России такое мелют — уши вянут. Чего их слушать-то?

— А дяденька спросил, неужели мы не хотим послужить людям.

— Здесь тоже люди живут.

— Да. Но здесь им и без меня хорошо. И мы могли бы просто взять и разбежаться от этих педагогов… Уйти от этого кошмара, и никто бы нас не достал: ни тетенька, ни дяденька, ни Славик… А тем детям, с которыми они работают у себя дома, убежать некуда… или они не могут убежать. Мы еще тем летом это обсуждали.

Она не стала продолжать. Я и так понял аналогию. Андре тоже не мог убежать. Из солидарности со всеми заключенными и беззащитными Санька и собиралась сделать, с ее точки зрения, даже не Бог весть что: всего лишь поработать в школе. Логичное продолжение походов в больницу. А может быть, она надеялась еще разок набить морду какому-нибудь местному тирану. Только Андре ведь этим не поможешь.

А жизнь в стране тем временем шла своим обыкновенным порядком. Устраивались праздники, зрел урожай. Кэт возвратилась с Круга и добросовестно поехала по стране, благословляя все на процветание. Мы с Бет должны были взять на себя приемы — мы и взялись за приемы. На одном из праздничных мероприятий Ференц был потрясен красотой Лизы. Он танцевал с ней все танцы, какие только смог «застолбить», и Лиза, по общему мнению, так и засияла от восторга. Особенно ей понравилось, что Ференц, по ее мнению, оказался очень умный. Она разговаривала с ним весь вечер, и он ни разу не сказал ничего глупого или непонятного. Никаких странных шуточек, над которыми почему-то смеются все, кроме нее, ну, и тому подобного.

Ребята от души порадовались за нее, а еще больше — за Тима, который не сразу оценил свою удачу. В тот праздничный вечер он ходил туча тучей. Но потом Лиза подробно и обстоятельно рассказала ему, какой Ференц умница, и Тим просто воспрянул духом. Он веселился и дурачился, как никогда раньше на моей памяти. Чуть не прошелся на руках — видно, нежданная свобода его опьянила. На радостях Тим сразу понял, чем он всю жизнь на самом деле хотел заняться, — строить корабли. Нашел себе работу в доках и подружился с Тонио. За Ференца ребята тоже порадовались, но чуть прохладнее. Возможно, сочли, что ему даже слишком повезло. Лиза ведь очень хорошая девочка: очень добрая, очень хозяйственная. Такие пироги и торты, как у нее, ни у кого больше не получались, даже у Джейн.

Вся эта тишь и гладь сопровождалась лихорадочной работой: найти Альбера и его подземные заводы, натравить на него французское правительство, ООН — да хоть то же НАТО. Мы добрые, но нам не жалко ни НАТО, ни Альбера. Выручить Андре и защитить нашу страну от вражьих происков. В сказках о такой работе рассказывать не любят. На это существуют «формулы сокращенного повествования»: «долго ли, коротко ли», «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». По ходу дела я, конечно, расскажу, что именно мы сделали, но как-нибудь «в общем и целом». Сказки, наверно, потому и не описывают процесс изнашивания семи пар железных башмаков, что от такого рассказа взвоет и самый терпеливый слушатель. Мучительное это дело, небыстрое, и выглядит оно обычно безнадежным почти до самого конца — в сказках счастливого, а в жизни…

История седьмая

АНДРЕ

Глава 1

ЗНАКОМСТВО С ПОДЗЕМНОЙ АРИСТОКРАТИЕЙ

Он пришел в себя уже под землей. В дороге его чем-то кололи, чтобы не осложнять транспортировку. От этого состояние Андре только ухудшилось. Первые впечатления: палата без окон, больничная кровать и белый балахон вместо одежды. Исчез ремень, кольцо, мешочек с медальоном. Все вокруг было незнакомо, кроме одного: в воздухе чувствовался душный запах газа — того самого. Несильный, едва уловимый, постоянный.