— А зачем оно мне?

— Но если бы я оказался, например, каким-нибудь уж совершенно отвратительным мерзавцем?

— Ты? Нет, исключено. Ты очень хороший, это сразу видно.

— В меру хороший, Бет, не обольщайся.

— Очень хороший. Я разбираюсь в людях. У меня большой жизненный опыт.

— Ну, пусть я хороший. Но мог же быть и плохой?

— Нет, не мог. Так не бывает. Ты знаешь хоть одну сказку, где бы вила досталась мерзавцу?

— А сказки — это достоверно?

— Более чем. Вилам везет на суженых.

— Но если ты просто меня не любишь?

— То есть как — не люблю? Ты серьезно так думаешь?

— Ну… я допускал, что такой вариант возможен.

— Совершенно невозможен. Если бы я тебя не любила, я бы не стала привязывать тебя к себе. А я вообще-то очень постаралась…

— Бет, я не о том. Ты тоже все сделала грамотно и очень красиво. Но я не понимаю, как можно полюбить без права выбора.

— Можешь считать, что это, наоборот, очень точный выбор. Люди, к примеру, часто ошибаются: думают, что встретился любимый и единственный, потом оказывается, что все не так. А мы не ошибаемся, мы ясно видим, кто для нас любимый и единственный.

— С другой стороны, мне ведь тоже было достаточно тебя увидеть… Да, но почему же ты тогда не захотела меня сразу выслушать? Да еще столько слез и страха? Чего было тянуть, если мы оба знали, чем дело кончится?

Бет покачала головой.

— Ты должен был выбрать свободно, чтобы потом не раскаяться. Свободно и осмысленно.

— Как я могу раскаяться, если ты моя судьба?

— У людей нет судьбы, — вздохнула Бет, — есть только свобода. Я могла оказаться для тебя не главным. Ты мог быть связан каким-то долгом (я очень этого боялась: ты как раз из тех, на кого долг прямо-таки охотится). Или вдруг тебе надо жить именно там, где ты родился. Твой народ не умирает на чужой земле?

— Нет, мы живучие. А твой?

— Мой умирает, — тихо согласилась Бет. — Лет пять мы еще можем как-то выдержать, а потом задыхаемся. У вас действительно очень трудно жить. Все это еще полбеды. Но если тебе покажется, что выбора нет, тебя загнали в угол и ты разлюбишь меня, я умру с горя. Поэтому я и хотела, чтобы ты решал свою судьбу с открытыми глазами.

— А ты напрасно думаешь, что я решал вслепую. Мне почти все было понятно, кроме некоторых деталей. Хочешь послушать нашу сказку в моем изложении?

— Хочу.

— Ну, слушай. В сказке два сюжета: один про задачу, другой про любовь. Ваша задача прилетела, как стрела, и выбила меня из «большого мира». Причем стрела на редкость точная. Нашла того, кто задачу решил, промолчал о ней, рискнул к вам приехать и может легко перебраться сюда насовсем. То есть чья-то рука использовала меня как щит. Задача не принадлежит «большому миру», там она в самом деле станет катастрофой — я теперь в этом уверен. Вот я ее оттуда и убрал. Зато я сам стал представлять опасность, и меня тоже потребовалось убрать. Надо сказать, что эту партию играет очень добрая рука. Во-первых, есть простейший способ кого-нибудь «убрать»: нет человека — нет проблем. Во-вторых, если бы я встретил здесь не тебя, а старичка-отшельника, который объяснил бы мне правила игры, я бы и спорить не стал: оставил бы все свое на другом берегу. Я, в общем, был готов к такому повороту — что надо будет отдать все. Очень опасная игра с этой задачкой. Но добрая рука, взяв все, дала взамен тебя. Это уже второй сюжет, про любовь. Он тоже построен, как полет стрелы: к тебе явился тот единственный, кого ты ждешь. Так?

— Да.

— Но ведь не ты меня вызвала сюда?

— Нет, мне такое не по силам. Странно. Я думала, у вас там все неверующие.

— А у вас?

— У нас наоборот — у нас неверующих нет. Так ты еще в Москве это обдумывал?

— Ну, как один из вариантов.

— И решил принять все это как судьбу?

— Да. Как ты меня принимаешь.

— Но я действительно тебя люблю.

— Так ведь и я тебя люблю. И менять ничего не собираюсь. Знаешь, мне сейчас в голову пришло, что ни один Иванушка ни разу не задумался, на сколько сотен лет он младше своей Василисы. И ни один об этом не пожалел. И королевством их не запугать, и к вечной молодости они относились философски. Все-таки мы, люди, мельчаем.

— Те Иванушки особенно хороши были тем, — сказала Бет серьезно, — что свободно считали в пределах трех. А дальше — на пальцах. Сто лет для них — просто абстракция, непостижимая уму.

— И правильно. Провались они, эти абстракции, куда-нибудь подальше.

Бет рассмеялась. К тому времени солнце уже село и почти стемнело. Поднялся ветер. Он дул настойчиво и ровно, будто куда-то шел.

— Может быть, на сегодня уже хватит думать? — спросил я и вдруг замер, застигнутый непрошеной идеей.

— Вот-вот, — кивнула Бет. — О чем же ты еще подумал?

— Когда я уезжал сюда, я все-таки предполагал вернуться. Если я вдруг исчезну…

— Это будет очень плохо, — подтвердила Бет.

— Есть несколько серьезных дел, которые касаются других людей. Я бы не хотел никого подводить, а чтобы все уладить, я должен вернуться не меньше чем месяца на три. Это возможно?

— Не меньше чем на полгода. У вас никакие дела быстро не улаживаются, а исчезать нужно плавно. Заодно еще раз подумаешь, правильно ли ты выбрал.

— У тебя превратное представление о человеческой свободе.

— Почему?

— Потому что человеку свойственно однажды выбрать, что ему нужнее: жена или свобода. Тут уж кому что больше нравится. Но если брак заключен, то свобода отменяется. Я правильно понял, что он заключен?

— Да. Ты сегодня привязал меня к себе навсегда. Считается, что такой брак не только по закону, а по сути заключен. Но — не обижайся, пожалуйста, — если мы сейчас поженимся… по-человечески, то я тебя никуда не отпущу. Да ты и сам не уедешь. Потом когда-нибудь, когда твой сын тебя запомнит…

Я оценил мужество Бет, решившейся на этот монолог, и закрыл тему:

— Ладно. Я понял. Ты права. Свадьбы всегда откладывают для какого-то порядка. Наверно, в этом что-то есть.

Я встал с остывшего песка и протянул Бет руку, чтобы помочь подняться.

— Поздно уже, — сказал я. — Пойдем домой, поставим чайник.

Глава 8

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Это было почти московское чаепитие на кухне с приступами беспричинного смеха и мирно выкипавшим чайником. Я задавал легкомысленные вопросы. Серьезных с нас уже довольно. Спросил, к примеру, как ее подданные смотрят на такое нарушение этикета и всех правил, как наше чаепитие (не говоря о других приключениях).

— Никак не смотрят, — удивилась Бет. — А зачем им смотреть?

— Чтобы посплетничать, как водится.

— Нет. Так не водится. Сплетничать о чужой семейной жизни — это свинство на грани уголовного преступления. Так ведь и сглазить можно.

Я расхохотался, а Бет добавила серьезно:

— О вилах никогда не сплетничают, только рассказывают сказки. Сплетня для нас неподходящий жанр.

Потом я спросил, какие нас ждут церемониальные мытарства.

— Никаких, — сказала Бет. — В нашем королевстве свадьба — не повод для народных развлечений. Но я должна буду тебя представить… И есть еще одно условие: по всем законам жанра мы с тобой должны были встретиться на Круге. Ты там охотился, к примеру, на оленя.

— Белого с золотыми рогами? Который от меня удрал?

— Вот-вот. На Круг нам надо будет подняться, и это как раз не формальность.

— Вот как? А почему?

— Это моя земля. Там я могу быть вполне собой — больше, чем здесь.

— А я?

— Мне кажется, и ты. Ведь ты же ходишь в горы, чтобы быть собой?

Я поразился точности формулировки и не нашелся, что ответить. Уже перед тем как идти провожать Бет, я спросил:

— А где твоя охрана? Почему ее никогда не видно?

Бет очень удивилась:

— Охрана? У меня?! Ты шутишь?

— Я не шучу. Кого же охранять, как не тебя?

— Меня не нужно охранять. У меня есть щит. Я не показывала?

— Нет.

— Ну, значит, надо показать. Брось в меня чем-нибудь.