– Да это видно по его дурацкому кольцу-печатке, – говорил Гордон. – Такое носят только геи!

– Мой дедушка тоже всё время носил кольцо-печатку, – сказала я, хотя совершенно не собиралась вмешиваться.

– Значит, твой дедушка тоже гей, – ответил Гордон.

– Да ты просто завидуешь, – бросила ему Синтия.

– Завидую? Кому? Этому голубцу?

– Вот именно. Завидуешь. Потому что мистер Уитмен – самый красивый, мужественный и умный гетеросексуальный мужчина, который только есть на свете. И потому что рядом с ним ты просто глупый, жалкий маленький мальчик!

– Сердечное спасибо за комплимент, – сказал мистер Уитмен. Он неслышно подошёл к нам сзади – в руках пачка тетрадей, сам, как всегда, хорош собой (хоть и похож, как обычно, на бельчонка).

Синтия покраснела как рак. Мне стало жутко жаль её.

Гордон злорадно ухмыльнулся.

– А ты, мой дорогой Гордон, должен, по-видимому, немного изучить вопрос о кольцах-печатках и их носителях, – продолжал мистер Уитмен. – К следующей неделе я жду от тебя небольшое сочинение на эту тему.

Теперь покраснел и Гордон. Но в отличие от Синтии он не потерял дар речи.

– По английскому или по истории? – пропищал он.

– Я бы предпочёл, чтобы ты выдвинул на первый план исторический аспект, но, разумеется, предоставляю тебе полную свободу действий. Скажем, пять страниц к следующему понедельнику? – Мистер Уитмен открыл дверь в класс и ослепительно улыбнулся. – Прошу!

– Я его ненавижу, – пробормотал Гордон, пробираясь к своему месту.

Лесли утешающе похлопала его по плечу.

– Я думаю, что это основывается на взаимности.

– Пожалуйста, скажи мне, что это был сон, – просипела Синтия.

– Это был сон, – послушно сказала я. – На самом деле мистер Уитмен и не слышал, что ты его считаешь Sexiest Man Alive.

Синтия, застонав, опустилась за свою парту.

– Земля, разверзнись под моими ногами и поглоти меня!

Я села на своё место рядом с Лесли.

– Бедняга всё ещё красная как рак.

– Я думаю, она такой и останется до конца школы. Ой, как всё это было неловко!

– Может, мистер Уитмен теперь будет ставить ей лучшие оценки.

Мистер Уитмен поглядел на Шарлоттино место и сделал задумчивое лицо.

– Мистер Уитмен? Шарлотта заболела, – сказала я. – Я не знаю, позвонила ли моя тётя в секретариат…

– У неё понос, – проблеяла Синтия. Видимо, у неё была жгучая потребность быть не единственной, кто оказался в неловкой ситуации.

– У Шарлотты уважительная причина, – сказал мистер Уитмен.– Она, видимо, будет отсутствовать несколько дней. Пока всё… не нормализуется. – Он повернулся к доске и написал на ней слово «Сонет». – Кто-нибудь знает, сколько сонетов сочинил Шекспир?

– Что он имеет ввиду под «нормализуется»? – прошептала я Лесли на ухо.

– Мне не показалось, что он говорит о Шарлоттином поносе, – шепнула мне Лесли в ответ.

И мне не показалось.

– Ты его кольцо-печатку разглядела? – продолжала шептать Лесли.

– Нет, а ты?

– Там изображена звезда. С двенадцатью лучами!

– И что?

– Их двенадцать. Как у часов.

– У часов нет лучей!

Лесли закатила глаза.

– Ты не ухватываешь? Двенадцать! Часы! Время! Перемещение во времени! Спорим, что… Гвен?

– Вот дерьмо! – сказала я. У меня в животе опять всё скрутилось.

Лесли в отчаянии уставилась на меня.

– О нет!

Я тоже была в отчаянии. Раствориться в воздухе на глазах у одноклассников – это было последнее, чего я хотела. Поэтому я встала и потащилась к двери, прижимая руку к животу.

– Мне кажется, что меня сейчас вырвет, – сказала я мистеру Уитмену и, не дожидаясь ответа, рванула на себя дверь и вывалилась в коридор. Я ещё успела услышать, как мистер Уитмен сказал:

– Наверное, кто-то должен пойти следом. Лесли, ты не будешь так добра?..

Лесли пулей выскочила из класса и плотно закрыла за собой дверь.

– Так, быстрей, давай в туалет, там нас никто не увидит. Гвен? Гвенни?

Лицо Лесли расплылось у меня перед глазами, голос зазвучал как через вату. А потом она исчезла.

Я стояла одна в коридоре с роскошными золочёными обоями на стенах. Под ногами вместо прочной травертиновой плитки – изумительный паркет, отполированный до блеска, с искусной инкрустацией. Была, видимо, ночь или поздний вечер, со стен мерцали канделябры с горящими свечами, а с разрисованного потолка свисали люстры, тоже с горящими свечами. Вокруг разливался мягкий золотистый свет.

Моей первой мыслью было: супер, я не провалилась вниз. Моей второй: где здесь можно спрятаться, чтобы меня никто не увидел?

Потому что в этом доме я была не одна. Снизу доносилась музыка, струнные инструменты. И голоса. Много голосов.

Родной коридор третьего этажа средней школы Сент-Леннокса было не узнать. Я попробовала вспомнить порядок кабинетов. За мной была дверь в наш класс, в кабинете напротив миссис Каунтер как раз проводила урок географии для шестиклассников. Рядом находилась лабораторная. Если я туда спрячусь, то меня, по крайней мере, никто не заметит по возвращении.

С другой стороны, лабораторная была в основном закрыта, и, возможно, спрятаться там было не особенно удачной идеей. Если я вернусь в запертое помещение, то мне придётся убедительно объяснить, как я там оказалась.

Но если я спрячусь в какое-нибудь другое помещение, то по возвращении я материализуюсь из ничего перед целой толпой учеников и их учителем. Вот это будет совсем трудно объяснить.

Может, мне стоит просто остаться в коридоре в надежде, что я тут надолго не задержусь? В предыдущие два перемещения я отсутствовала всего несколько минут.

Я прислонилась к парчовым обоям и стала горячо ждать головокружения. Снизу доносился гул голосов и смех, я слышала звон бокалов, затем снова заиграли скрипки. Было такое впечатление, что внизу хорошо веселится целая куча народу. Может, и Джеймс был там. В конце концов, он когда-то тут жил. Я представила себе, как он – из плоти и крови – где-то там, внизу, танцует под музыку скрипок.

Жаль, что я не могу с ним повидаться. Но он он вряд ли обрадуется, расскажи я ему, откуда мы друг друга знаем. То есть будем знать, через много лет после его смерти. То есть после его будущей смерти.

Знай я, от чего он умер, я бы могла, вероятно, его предупредить. Привет, Джеймс, 15 июля тебе на Парк Лейн упадёт кирпич на голову, так что в этот день лучше сиди дома. Глупо, но Джеймс не знал, от чего он умер. Он вообще не знал, что он умер. Э-э-э.. умрёт. В смысле уже умер, но в будущем.

Чем больше начинаешь задумываться насчёт этих перемещений во времени, тем сложнее представляется вся эта чепуха.

Я услышала шаги на лестнице. Кто-то бежал сюда. Причём их было двое. Вот фигня! Уже нельзя простому человеку мирно постоять пару минут в коридоре! Ну, куда теперь? Я выбрала комнату напротив, в моё время кабинет шестого класса. Ручка двери не поддавалась, я лишь через пару секунд сообразила, что её надо нажимать не вниз, а вверх.

Когда мне наконец удалось прошмыгнуть в комнату, шаги были уже совсем близко. И в этой комнате со стен мерцали канделябры с горящими свечами. Как это легкомысленно – оставлять горящие свечи без присмотра! Дома я получала взбучку, если забывала задуть маленькую плоскую свечку в швейной.

Я огляделась в поисках места, где могла бы спрятаться, но комната была крайне скудно меблирована. Диван на кривых золочёных ножках, письменный стол, стулья с мягкой обивкой – если ты крупнее мыши, спрятаться негде. Мне ничего не оставалось, как стать за длинную золочёную штору – не слишком оригинальное место для пряток. Но пока ведь меня никто не ищет.

Снаружи в коридоре раздались голоса.

– Куда ты? – спросил мужской голос – он звучал довольно сердито.

– Всё равно! Лишь бы подальше от тебя! – ответил другой голос. Это был голос девушки, плачущей девушки, если точнее. К моему испугу, она забежала именно в мою комнату. Мужчина за ней. Через штору я могла видеть их колышущиеся тени.