Прошли часы; Арнау оставался сидеть, не обращая внимания на горожан, которые приходили на площадь Блат, ведомые сочувствием или любопытством. Только шаги солдата, топтавшегося вокруг повозок, прерывали его горестные мысли.

«Я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным, — сказал ему отец не так давно. — Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия. И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы возвращаемся к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, есть разница: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать».

«Мы действительно можем отказаться, отец?» — вспомнил Арнау свой вопрос, когда сапоги солдата снова промелькнули перед его глазами. «С голодом нет свободы», — ответил тогда Бернат. «Вы уже не голодны, отец», — хотелось возразить ему…

— Дети, посмотрите на них хорошенько, — раздался знакомый голос. — Это — преступники.

Впервые за последние несколько часов Арнау позволил себе поднять голову. Неподалеку от него стояла баронесса и ее трое приемных детей, которые смотрели на обезображенное лицо Берната Эстаньола. Арнау впился глазами в ноги Маргариды, потом перевел взгляд на ее лицо. Его двоюродная сестра побледнела, как и ее братья, но баронесса улыбалась и, не скрывая злорадства, уставилась прямо на него. Арнау поднялся, дрожа всем телом.

— Они не заслуживают права быть гражданами Барселоны, — заявила Изабель.

Арнау сжал кулаки, так что ногти впились в ладони; его лицо налилось кровью, нижняя губа задрожала. Баронесса продолжала улыбаться.

— Чего можно было ожидать от беглого раба?

Арнау хотел было наброситься на Изабель, но на его пути стал солдат, и мальчик столкнулся с ним.

— С тобой что-то не так? — спросил солдат и, перехватив взгляд Арнау, добавил: — Я бы не стал этого делать.

Арнау попытался обойти солдата, но тот схватил его за руку. Изабель уже не улыбалась; выпрямившись, она надменно поглядывала на Арнау.

— Я бы не стал этого делать, — настойчиво-повторил солдат. — Ты найдешь себе погибель. Он — мертв, а ты — нет. — Заметив, что Арнау немного успокоился, солдат мягко произнес: — Сядь-ка.

Арнау уступил, и солдат стал на страже рядом с ним.

— Хорошенько посмотрите на них, дети. — Баронесса заулыбалась снова. — Завтра мы вернемся сюда. Повешенные останутся здесь на общее обозрение, пока не сгниют, как должны гнить беглые преступники.

Арнау прикусил губу, чтобы она не дрожала. Он с ненавистью смотрел на Пуйгов, пока баронесса не решила уйти.

«Однажды… однажды я увижу, как умрешь ты… Я увижу, как вы все умрете…» — поклялся он себе. Ненависть Арнау летела вслед за баронессой и ее приемными детьми, пока те шли по площади Блат. Она сказала, что вернется на следующий день. Арнау снова поднял глаза на отца.

«Клянусь Богом, что им не удастся позлорадствовать над трупом моего отца еще раз!» Сапоги солдата вновь замелькали перед его глазами. «Отец, я не дам вам сгнить повешенным на этой веревке», — пообещал Арнау.

В течение следующих часов Арнау размышлял над тем, как сделать, чтобы тело Берната исчезло отсюда. Но всякая мысль, которая приходила в голову, разбивалась о проходящие мимо сапоги. Он даже не мог незаметно снять его, а ночью, когда зажгут факелы… Зажгут факелы… Зажгут факелы… Именно в этот миг на площади показался Жоан, бледный, почти белый, с опухшими и покрасневшими от слез глазами. Он направился к брату усталой походкой, и Арнау поднялся ему навстречу. Жоан бросился к нему и обнял, насколько смог дотянуться.

— Арнау… я… — бормотал он.

— Слушай меня внимательно, — перебил его Арнау. — Перестань плакать.

«Я не могу, Арнау», — хотел ответить Жоан, удивленный решительным тоном брата, но промолчал.

— Я хочу, чтобы вечером, в десять часов, ты ждал меня, спрятавшись на углу, где Морская улица выходит на площадь, — быстро произнес Арнау. — Тебя никто не должен видеть. Принеси… принеси одеяло, самое большое, которое ты найдешь в доме Пэрэ. А теперь иди.

— Но…

— Иди, Жоан. Я не хочу, чтобы солдаты на тебя пялились.

Арнау пришлось оттолкнуть брата и освободиться от его объятий. Жоан посмотрел на Арнау, потом перевел взгляд на Берната и задрожал.

— Иди, Жоан! — шепнул ему Арнау.

Той ночью, когда уже никто не ходил по площади и только родственники повешенных оставались у их ног, сменился караул. Вновь прибывшие солдаты не стали ходить вокруг казненных бунтовщиков, а присели у костра, который они разожгли возле крайней в ряду повозки. Было спокойно, дул свежий ветерок. Арнау встал и прошел возле солдат, пряча свое лицо.

— Пойду поищу одеяло, — пробормотал он.

Один из караульных искоса посмотрел на него, но ничего не ответил.

Мальчик пересек площадь Блат, дойдя до угла Морской улицы, и постоял там несколько минут, выглядывая Жоана.

В это время он уже должен был прийти сюда. Арнау приглушенно свистнул. По-прежнему было тихо.

— Жоан, — осмелился позвать он.

Из тени одного дома вынырнула фигурка.

— Арнау, — послышался во тьме слабый голос Жоана.

— Да, это я, — ответил Арнау — Ты почему не отвечал?

— Здесь очень темно, — оправдываясь, тихо произнес Жоан.

— Ты принес одеяло?

Жоан передал ему сверток.

— Хорошо, я сказал им, что пошел за ним. Я хочу, чтобы ты в него укутался и сел на мое место. Иди на цыпочках, чтобы казаться повыше.

— Что ты собираешься делать?

— Я сожгу тело отца, — ответил Арнау, когда Жоан приблизился к нему. — Я хочу, чтобы ты сел на мое место. Нужно сделать так, чтобы солдаты думали, что ты — это я. Ты только сядь… туда, где сидел я, и ничего не делай. Просто закрой свое лицо. Не двигайся, что бы ты ни увидел, что бы ни происходило, хорошо? Ты меня понял? — Арнау не стал ждать, пока Жоан ответит ему. — Когда все закончится, ты будешь Арнау Эстаньолом, как будто у твоего отца не было никакого другого сына. Ты понял? Если солдаты тебя спросят…

— Арнау…

— Что?

— Я не отважусь на это.

— Как?..

— Я боюсь. Меня опознают. Когда я увижу отца…

— Ты предпочитаешь смотреть, как он будет гнить? Ты хочешь видеть его повешенным на городских воротах, чтобы вороны и черви пожирали его труп? — Арнау подождал немного, давая брату время представить эту сцену. — Разве ты хочешь, чтобы баронесса продолжала насмехаться над нашим отцом… даже мертвым?

— Это не будет грехом? — внезапно спросил Жоан.

Арнау пытался рассмотреть лицо брата, но было слишком темно.

— Он просто был голодным! Я не знаю, грех ли это, но я не хочу, чтобы наш отец гнил, болтаясь на веревке. Я это сделаю. Если хочешь помочь мне, набрось на себя одеяло и ничего не делай. Если не хочешь…

Арнау вдруг замолчал, резко отвернулся и пошел вниз по Морской улице, а Жоан направился к площади Блат.

Укрытый одеялом, он стал пристально смотреть на Берната — одного призрака из десяти повешенных, едва освещенных отблесками костра. Жоан не хотел видеть его лица, не хотел смотреть на высунутый лиловый язык, но глаза не подчинялись желаниям, и он брел, не в силах отвести глаз от Берната. Солдаты заметили, как мальчик подошел к повозке, но никто ни о чем его не спросил.

Тем временем Арнау прибежал в дом Пэрэ. Он схватил бурдюк, в котором носил воду, и залил в него масло для светильников. Пэрэ и его жена, сидя у очага, наблюдали за ним, не говоря ни слова.

— Меня нет, — сказал Арнау слабым голосом и опустился перед ними на колени. Коснувшись руки, которой старушка нежно провела по его волосам, мальчик произнес: — Теперь Жоан — это я. У моего отца есть только один сын… Позаботьтесь о нем, если что-нибудь случится.

— Но Арнау… — начал было говорить Пэрэ.

— Тсс! — прошептал мальчуган.

— Что ты собираешься делать, сынок? — настойчиво спросил старик.

— Я не могу поступить иначе, — ответил ему Арнау, поднимаясь с пола.